Ульян Гашек - Площадь Молчания

Во Вселенной хватает мест –

Место есть под Коран и Крест,

Под любой первозданный сад,

Под любой персональный ад,

Под космическое плато,

И под Бог ещё знает что,

Где танцуют ручные львы

В диких стеблях дурман-травы.

Океана холодный вид,

Растворившись в моей крови,

Прорастёт из пустых глазниц

Самой сказочной из грибниц,

А над ветреной головой –

Семицветной дурман-травой…

И станцуют ручные львы

В диких стеблях дурман-травы.

Великан увидел меня в тарелке и вытаращил глаза – я прятался за картофелиной и капустным листом, сжимая в руках отравленную булавку.

Великан покачнулся на табурете, показал на меня пальцем и уронил челюсть… Челюсть закатилась под стол, отрастила себе малюсенькие ножки в красивых ботиночках и пустилась в пляс.

Я поднял булавку над головой, перевалился через картофелину и с криком:

– Подождите! – кинулся к краю тарелки.

В висках застучали барабаны, а челюсть под столом запела:

– Зу-зу-зу, зу-зу-зу, осторожно – загрызу! – да так страшно запела, что тараканы разбежались по машинам и поехали на юг.

Я оттолкнулся от края, прыгнул на Великана и воткнул ему булавку в живот. Великан закричал от радости и как уронит вторую челюсть… А та встала во весь свой рост и говорит:

– У нас шуметь запрещено! Прекратите немедленно!

Живот Великана удивился, заговорил сначала дикторским голосом про инвестиции в транспорт, а потом перешёл на фальцет и давай сдуваться, как воздушный шарик.

Едва я забрался на пуговицу, Великана подбросило к потолку и потащило в сторону окна. И так это было красиво, что все собрались посмотреть – и табурет, и челюсть в ботиночках, и тараканы, у которых бензина не оказалось… Один, правда, завёлся, но никуда не поехал, потому что завёлся сам по себе. А другой закурил и поставил Селин Дион.

Великана высосало в окно и понесло над городом.

У соседней пуговицы таракан брился и плакал, а потом посмотрел на меня с детской улыбкой, извинился и говорит:

– Вы на следующей не выходите, а то мне на юг надо?

А мне не надо было на юг – я там заикаюсь от красоты и много смеюсь, а это несерьёзно! Мне надо было через одну, выходить на пересадку волос.

Великан постучал в микрофон и говорит:

– Пересадки не будет.

Тогда я пожал плечами и прыгнул с парашютом, а он откашлялся и добавил:

– На юг…

Я полетел на улицу Герцена, потому что там тихо и туристов нет, а таракан мне платком махал и кричал сквозь слезы, что зарежет.

Я потихоньку приземлился на свой балкон, посмотрел на луну и подумал, что далеко мне всё-таки с работы домой добираться – вечно какие-то приключения…

Что будет, если я «проснусь»?

Открою веки…

«Проснусь» и перестану ждать весну –

Искать тепло в конкретном человеке?

Что будет, если я «проснусь»?..

Что будет, если чистота… исчезнет?

Лучше?

Или хуже?

Когда я вдруг забуду слово «нужен»,

И каждый уберётся в «просто так»?

Что будет?

А точнее, как?

Что, если я, нарушив свой обет,

Циничней стану, жёстче и упрямей,

Начну всё время думать о себе

И спрячу сердце в самый твёрдый камень?

Что, если я нарушу свой обет?..

Я недостаточно устал,

И приводить дела в порядок,

Под тенью кружевных оградок

Себя оставить

Не спешу –

Не вправе.

Я пишу

И этим заглушаю шум парада

Яви,

Чёрный шум…

Мне многое тут сделать надо!

И формула до глупости проста:

Доверие, поддержка, чистота!

Я знаю столь далёкие места,

Где никого вообще не будет рядом…

Я всё же недостаточно устал.

Я не хочу «проснуться» –

Мне не надо!

И я не тот, и всё не то…

Сосед присмотрит за котом.

Спускаюсь, кутаюсь в пальто,

Собаки воют.

[Сквозь томный лес бредёт душа,

Ей ночь повязывает шарф

Из внутренностей камыша

И хвои]

Мне нет ни мира, ни мирка…

К моим, почти что сорока,

Есть беспокойная река

И эти камни.

[Бредёт душа, и льдинки слёз

Вплетает в серебро волос,

Холодными, как шёпот звёзд,

Руками]

Я еду к маме

Налегке,

С больным дрожанием в руке…

Потом к реке и на песке

Я успокоюсь.

[Сквозь томный лес бредёт душа,

Ей ночь повязывает шарф