Юлий Александрович Хоменко, Дмитрий Тонконогов - Плеск ускользнувшей форели
© Юлий Хоменко, 2025
© «Время», 2025
«Я живу у себя в голове…»
Я живу у себя в голове
Среди замкнутых со стороны вершин деревьев,
Под синими оболочками своих глаз.
Только дырочки звёзд в черепе для вентиляции.
Но в затылочной области,
В старой квартире,
Над моей детской кроваткой —
трещина.
«Девочка бежит…»
Девочка бежит.
Рядом собака бежит.
Девочка одета по сезону,
но вот она прыгает,
и чувствуется, что она под одеждой нагая.
Тем более что рядом бежит собака,
у которой, кроме набедренной повязки ошейника,
сплошное обнажённое тело.
Так бегут два этих существа,
а вокруг трава,
а если взять шире —
лес и грунтовая дорога.
Саами в Москве
Морщины лиц, затянутые в узел…
Они брели, чем старше, тем кургузей,
И бились о метро, о скользкий вход,
Как рыбы, выброшенные на лёд.
Они потом сидели на вокзале,
Они к вокзалу будто привыкали.
Косые плавники саамских глаз
Виднелись в полыньях вокзальных касс.
Когда ж по ним соскучились олени,
Они ушли, как с лежбища тюлени.
Но над Москвою ночью, видел я,
Ещё горела рыбья чешуя.
В поезде
К. Ковальджи
Он осторожен и хитёр,
Он много дырок проколол,
И след припухших альвеол
Оставил чёрный контролёр.
Теперь пойди его узнай.
А из стакана вытек чай,
И что-то вытекло уже,
Оставив белое в душе.
А я на полке на боку,
А я подвешен к потолку.
Свистит в вагоне ветер
Сквозь дырочки в билете.
Сказка
Как пошёл я во деревню
И увидел петуха
Петух тут же бросился на меня
А взялся его победить
Тут перед всем народом в грязь лицом и упал
Повели меня в избу
Умыли
На лавку сажают приговаривают:
Ой ты вольный ты наёмный ты купец
Сидеть тебе не пересидеть
Тут из-под забора вылезает вдова
Вылезает вдова
На грудях кружева
Садится со мною за стол
И мы начинаем есть щи
По усам течёт
По бороде течёт
Под рубашку течёт
В штаны течёт
Чувствую – дело нечисто
Хватаю шапку и вон из дома
А вдова смотрит на меня
И голосом молвит человечьим:
Ой ты гой еси добрый молодец
На кого ты меня сиротинушку покинул
Вижу – делать нечего
Вернулся я ко вдове
Шапку бросил на стол
С тех пор на Руси говорят
Что я живу со вдовой
«Странный утра поворот…»
Странный утра поворот
Поджидал меня у входа.
Он сказал: Четыре года
Будет больно, и пройдёт.
Он сказал: Наступит срок,
Ты пройдёшь, как летним садом,
По некрашеным фасадам
И не будешь одинок.
Я спросил его: Ты где?
И откуда – летним садом?
Он ответил: По воде,
По оградам, по оградам.
«Когда бабушка шила платье…»
Когда бабушка шила платье
Она собирала травы
И шла в платье на реку
Вся в цветастом разнотравии
Всегда стирала бельё
Мои белые пароходики
Знала толк в душистом мыле
Варила его посередине двора
Бабушка была большая как дерево
И осыпалась на старости лет
От этого в саду становилось
Ещё больше укромных мест
«Ещё будет весна…»
Ещё будет весна!
Ещё Гаршин прихлынет к вискам.
На Бауманской трамваи
Направлены в небеса.
Пусть на рельсах кашица,
Снег виснет на проводах —
Весна всегда состоится
У входа в храм в два часа!
На Бауманской трамваи
Отправлены в никуда:
Направятся и возвратятся
Оттаивать под часами.
Пусть на рельсах кашица —
Храм высится в небеса!
Весна всегда состоится,
Над входом в храм нависая!
Записки сумасшедшего
И со всей самоотрезвляющей ясностью понял:
я сошёл с ума.
И не в том бытовом только смысле,
когда все вокруг ходят,
а ты один такой сумасшедший,
а в том истинном смысле слова,
когда сам себя обошёл и себя не заметил.
Взять, к примеру, трамвай.
Впрочем, трамвай не годится: он едущий в парк, и
оставьте, пожалуйста, и не ваше дело, и сначала
сели, а теперь передаёте билет,
вы сначала возьмите билет,
а потом садитесь.
Тут я уступаю место подоспевшей старушке и бодро смотрю в окно.
В окне птицы. Летают. И роща. И в небе полоска над ней.
Ну разве не сумасшествие?
Я уже не беру во внимание всё то количество кранов,
которое истерзало мне душу
щемящей железной тоской.
Петрушка
Я маленький, смешной —
Дубасьте же меня
И бейте головой
Об угол бытия.
Я буду лишь звучней
Смеяться над толпой
И русского плясать
С оторванной ногой.