Игорь Середенко - Письма из почтового ящика

Это была жестокая война, бойня, в которой героями становятся не солдаты, а лишь дети.

Это было неподалёку от небольшого городка, который назывался Счастье. Только это название не принесло удачи жителям.

Пленных везли в фургоне, вместе с трупами. Тела погибших накрыли тентом, но во время тяжёлой езды по ухабам размытых, проутюженных снарядами деревенских дорог, тент в нескольких местах сполз, открыв устрашающую картину.

Молодой мужчина тридцати двух лет, попавший в бой первый раз, из которого он запомнил лишь дым, огонь и боль, жуткую боль в кисти, – ему оторвало три пальца, – держась за больную руку, прижимая её к груди, с ужасом в полумраке смотрел на кровавое лицо молодого парня лет двадцати. Череп погибшего солдата был вскрыт, как консервная банка, неумелой рукой, – мозга внутри не было, лишь какие-то висящие на порезанной коже розово-красные кусочки человеческой ткани, которая когда-то была мозгом. Глаза несчастного были широко открыты и отражали весь зловещий ужас кровавой бойни, которую мгновенно успел сохранить мозг, отражая этот миг в глубинах памяти. Сработал лишь рефлекс, уступая смерти, но не сохраняя её мертвенный запах. Его молодые, здоровые белые зубы были испачканы каплями всё ещё стекающей крови. Кто-то из победителей шутил над трупом, проклиная его, окутывая бранью и позором.

Степан с ужасом перевёл взгляд с трупа на пленных, своих боевых товарищей, которые ещё ночью были смелы, бодры, и даже шутили. Теперь их лица нельзя было узнать: понурые, измотанные, смертельно утомлённые, с ожогами на всём теле, искалеченные, как и он, глаза перепуганные, уже почувствовавшие зловещий ужас, вселившийся в их сознание, сковавший их волю и сжимающий их сердца.

После этой долгой молчаливой пытки, машина, наконец, остановилась. Послышались бойкие голоса, заскрипел засов, и отворилась дверь фургона, яркий белый свет резанул по глазам.

– Быстро, быстро вылазьте! – требовательно кричал голос. – Все, суки, выползайте, приехали!

Степан слышал ещё голоса, украшенные отборной бранью победителей и подогретые лютой ненавистью.

Всё зашевелилось, закрутилось, кто-то толкнул его в бедро. Больная нога, вывихнутая в области стопы, взвыла, но он промолчал, издав лишь тихий стон, утонувший внутри него. Сейчас страх управлял им, страх оказаться на месте того несчастного деревенского парня, которому едва исполнилось двадцать лет, который, вероятно, не испытал первой любви, не гладил по головке своего новорожденного ребёнка, которому уже никогда не пройти свою жизнь до старости, ибо она внезапно оборвалась в самом соку, в начале взросления.

Когда Степану, всё ещё прижимавшему к груди раненую руку, удалось выбраться наружу, он вдруг почувствовал под ногой что-то мягкое, податливое, вязкое, словно снег или желе. Опустив голову и приподняв ногу, он некоторое время рассматривал раздавленный его ботинком, какой-то розовый, с волнистыми бугорками предмет, напоминавший мякоть белого хлеба, окрашенного розовым оттенком, выпавшего, вероятно, из фургона. Лишь когда его кто-то толкнул в спину, пытаясь вылезти из машины вслед за ним, он с ужасом догадался, что эта часть человеческой ткани когда-то называлась мозгом, а теперь втоптана в землю.

Они рысью, кто хромая, издавая стоны, подгоняемые задорным свистом, прикладами и матом, проследовали к какому-то пятиэтажному дому, где их остановила группа вооружённых людей. Молодой, красивый парень, лет двадцати пяти – тридцати, остановил колонну из восьми пленных, жестом руки. Его блестящие смелые глаза, властный взгляд и повелительный голос выдавали в нём командира, хозяина, от которого зависело всё, в том числе и жизни пленных.

Кто-то из пленных не мог устоять на раненой, изливавшейся кровью ноге, и тихонько облокотился спиной о ствол дерева. Острый орлиный взгляд командира это мгновенно заметил.

– Тварь! Встать на ноги! – закричал он, и, подбежав к пленному, со всей мочи ударил его ногой по бедру, отчего тот взвыл, упал, но потом, чувствуя, свою скорую смерть, если он тут же не встанет, поднялся и присоединился к остальным пленным, выстроенным в шеренгу.