Александр Суханов - Переписчик

У меня всегда была странная привычка: покупать блокноты, которых никогда не заполнял. На полках – десятки. Обложки облупились, листы пожелтели, страницы пусты. Иронично, правда? Писатель, который боится писать. А ещё – боится тишины. Именно поэтому я и согласился на эту поездку.

Алина сказала: "Поехали. Там – чистый воздух, лес, тишина. Ты отдохнёшь, может, даже начнёшь писать снова."

Мы ехали молча. Поезд стучал колёсами по рельсам как будто в такт моим сомнениям. На столике дрожал пластиковый стаканчик с чаем в подстаканнике – старом, советском, с узорами, какими ещё пользовались в купе в детстве. Я смотрел в окно: за ним текла зима. Серая, глухая, как чужой сон.

Когда проводница прошептала, что наша станция следующая, я впервые за весь путь почувствовал – что-то не так. Как будто бы мы не едем вперёд, а возвращаемся назад. Но назад – куда?

Станция «Сосновый Бор» была не станцией, а деревянной платформой с одним одиноким фонарём. Фонарь моргал. Всё вокруг казалось выцветшим: лес – бесцветным, воздух – мёртвым. Небо низкое, как будто вот-вот лопнет от снега.

Алина первая ступила на снег. Её ботинок утонул в сугробе почти до щиколотки.

– Ну вот, приехали, – улыбнулась она.

Я вышел следом. Чем глубже я вдыхал этот воздух, тем сильнее казалось, что он… пустой. Без запаха. Без вкуса. Как будто воздух тут уже кем-то выдохнут.

– Где встречающий? – спросил я.

Алина только кивнула в сторону: по тропке к нам шёл мужчина в овчине, с лицом, застывшим в выражении «я вас предупреждал». Он не представился. Просто кивнул. Потом сказал:

– Дом на опушке. Воды нет, газ есть. В лес не ходить.

– Почему?

– А вы сами узнаете.

Он развернулся и ушёл обратно в чащу. Ни тебе ключей, ни инструкции. Дом – и всё.

Дом был старый, скрипучий, но ухоженный. Обои отсыревшие, на кухне – керосиновая лампа, резные стулья, массивный стол. На стене – картина: женщина в белом стоит у озера. Лицо не разглядеть, но от неё веяло… тоской. Я подошёл ближе, и вдруг заметил: под стеклом – едва заметные слова. Почти стерты. Я прочитал вслух:

"Тьма приходит не ночью. Она приходит, когда ты готов её впустить."

Меня передёрнуло.

Алина уже устроилась в спальне. Разложила свои фотоаппараты, достала фляжку с кофе, включила музыку на старом плеере. Я смотрел, как она двигается – уверенно, спокойно, с тем лёгким светом, которого мне давно не хватало. Она была моей якорной точкой. Моей magnum opus.

– Завтра сходим на озеро, – сказала она. – Я видела его по пути. Хочу поснимать лёд.

– Не стоит.

– Почему?

Я не знал, что ответить. Просто чувствовал – не стоит.

Я проснулся от холода. Комната погрузилась в ледяную темноту, как будто кто-то выдернул шнур из самого солнца. Печь не топилась. Звуки исчезли. Ни ветра, ни скрипа. Только я и мой собственный пульс в ушах.

Я позвал:

– Алина?

Тишина.

Встал. Пошёл по дому. Дверь была открыта.

Она ушла.

Снаружи – только лес. Огромный, неподвижный, слепой. Следы – одинокая дорожка в снегу, исчезающая за поворотом. Я надел куртку, схватил первый попавшийся фонарь – старый, пыльный – и пошёл. Шаги в снегу казались слишком громкими. Воздух снова стал безвкусным.

Я шёл. Кричал. Падал. Поднимался.

И вдруг – на пне у дороги – лист бумаги. Пожелтевший, смятый. На нём – мой почерк.

"Когда она исчезнет, он пойдёт за ней. Но он ещё не знает, что идёт не по её следу, а по чужому сценарию. По сюжету, который сам и не написал. Пока что."

Я стоял посреди леса. В руке – мой текст, которого я не помнил. Лес – живой. Фонарь дрожал. Сердце стучало в висках. Где ты, Алина?

И почему я чувствую, что за каждым деревом – кто-то есть?..

Снег под ногами хрустел, будто не просто ломался, а сопротивлялся. В каждом шаге чувствовалось, как лес не хочет пускать дальше. Он будто знал – я чужой. Не просто чужой –