Геннадий Мастрюков - Перегонщик

Не то чтобы он не любил звёзды, нет, иногда ему нравилось смотреть на них. Но они всегда волновали его, тревожили, бередили душу какой-то гнетущей тоской. Так было с детства, в детдоме он даже боялся их. Они казались холодными, безразличными и равнодушными. С ними не хотелось разговаривать, им нельзя было пожаловаться на свои детские обиды и печали, им было всё равно. То ли дело ласковое солнышко, которое заставляло подставлять под тёплые лучи лицо и улыбаться, или весёлый ручей, протекавший по опушке недалеко от детдома. Он тоже своим мелодичным журчанием всегда пел о том, что всё будет хорошо. А эти звёзды, которые он видел сейчас, со дна старого, давно пересохшего каменного колодца, были не просто холодными и равнодушными, они были откровенно враждебными и злыми. И ещё их было слишком много, они будто специально все сгрудились над колодцем чтобы полюбопытствовать, что будет с этим глупым пленником, после того что он учудил сегодня.

Наверное, так казалось оттого, что они были чужими, здесь всё было чужое: и горы, и небо, и даже солнце. Оно здесь не ласкало и не грело, а палило и нещадно жгло, а когда уходило спать, за дело принимались хмурые горы и эти звёзды, они несли с собой могильный холод, и быстро леденили раскалённые за день камни.

Сама природа Афгана изводила и выматывала душу. А может быть просто она помогала своим, говорят дома и стены помогают. Надо же, пятый год здесь, всякое было, и всегда как заговорённый. А теперь вот плен. Хрен бы взяли, если бы не контузило.

Сопровождал со своей спецротой колонну, попали в засаду, приняли бой. Духов было в несколько раз больше, окружили, поливали огнём со всех сторон. Били по колонне со склонов, а наши внизу, на открытом месте, как прыщ на пятой точке.

Когда понял, что всё, приготовил последнюю гранату, чтобы вместе с собой и пару-тройку духов на небеса прихватить, когда близко подойдут. Не успел, контузило, сознание потерял. Очнулся уже в плену.

Старейшина кишлака, в который его привезли, совсем не был зверем или садистом, хотя среди афганцев попадались всякие, ребята рассказывали, и сам навидался. По-русски Алим говорил прекрасно, без акцента. Гути говорила учился в союзе, обучил русскому и дочь и многих других.

Странно у них, старейшина, а мужику, наверное, и шестидесяти нет, крепкий, жилистый, уверенный и спокойный. Трое сыновей, дочери всего четырнадцать. Эта тоненькая гордая девочка хоть как-то согревала душу. Добрая была, а стреляла из автомата не хуже мужчин, сам видел.

Кормили хорошо, почти не били, так, было пару раз, но за дело. Сначала держали в сарае, большом и светлом. Даже одеяло дали, чтобы ночью не мёрз. Попробовал бежать, быстро поймали. Когда брали, разошёлся вовсю, сопротивлялся, нескольких духов поломал, рукопашному бою сначала в училище, а потом на спецкурсах, хорошо обучили.

Надеялся, что убьют, смерть в бою лучше плена. Не убили, Алим не дал. Сказал, что на офицера спецназовца русские многих воинов Пророка обменяют. Тем более в плену у наших его старший сын был, на него и хотел Серёгу поменять. И ещё на кого-нибудь, всем известно, что за одного своего, русские десяток пленных отдадут, а то и больше.

Но в колодец после неудачного побега всё же посадил, одеяло забрал. Стало намного хуже. Одна радость осталась – эта девочка. Отец поручил ей присматривать за пленником, носить ему еду, забирать пустую посуду.

Так и подружились, ещё когда в сарае сидел. Тогда они подолгу разговаривали, она расспрашивала о его далёкой Родине, о незнакомой стране без гор, о полях, лесах, и больших реках. Советский Союз по её представлениям находился далеко, на самом краю земли.

Однажды она спросила:

– Зачем ты пришёл сюда воевать Сергей? Тебя заставили?

Он честно ответил и попробовал объяснить:

– Нет Гути, никто меня не заставлял, я сам. Среди наших здесь нет тех, кого заставили, мы все сами.