Морвейн Ветер, Регина Птица - Патрициана. Книга четвёртая

Ниарэ прокашлялся и плотнее закутался в плащ. Здесь, в малой Азии, было тепло, а эликсиров хватало, чтобы не мучиться от простейших недугов. Но ему не помогал ни один эликсир. Ниарэ в этом году исполнился семьдесят один год — не так много для крылатого, но почти тридцать лет жизни он провёл в плену, и болезни, губившие римлян в их больших, похожих на муравейники, городах, было уже не выжать из его тела.

Ниарэ знал, что, если эта война и закончится когда-нибудь, ему до свободы не дожить. Да он не так уж к ней и стремился — давно решил, что можно приспособиться ко всему. А новый мир… мир, который силилась построить юная Лира Савен, был настолько непохожим на Корону Севера из его воспоминаний, настолько диким и чужим, что Ниарэ не больно то и стремился его повидать.

Первую половину своей жизни Ниарэ провёл при храме и теперь, спустя годы, помнил из неё немного. Учеников — шкодливых и неблагодарных, которых всё равно хотелось любить и беречь. Едва оперившихся юнцов, из которых не выжил никто, кроме, разве что, одного.

Ниарэ давно перестал скучать по тем временам. Они стали в его сознании эпохой, которая давно прошла и которую невозможно вернуть.

«Мир меняется», — думал он, изредка глядя на горизонт. «Падают с небес острова. Иссыхаются моря. Материки раскалываются на части и уходят под воду. Мир меняется. А время не повернуть вспять. Как бы мы не хотели вернуться назад». Иногда Ниарэ скучал по полётам, но вот уже много лет, как он боялся взлететь, и порой ему казалось, что эта способность утрачена им так же, как Корона Севера, храм и сгоревшие в кострищах войны ученики.

Те годы, что Ниарэ провёл в плену, стали для него жизнью. Римляне не были к нему особенно жестоки. Ниарэ был умелым врачом, и его господин довольно быстро понял истинную цену своего раба.

Ниарэ учил его детей так же, как учил маленьких крылатых птенцов. И римские дети не были ни хуже, ни лучше тех, которых доверял ему храм. Так же шкодили, так же озорничали, так же ни во что ни ставили учителей… Вот только учить их приходилось иначе. И если прежде Ниарэ говорил каждому из учеников «не убий», то теперь его первой заповедью стало «не прощай обид». Ниарэ не врал. Тогда, в прошлую эру, когда цитадели крылатых парили над северной землёй, он верил в то, что говорил. Потом, в плену, верить перестал. Потому для него были истиной и первые, и вторые слова.

Маленькие римляне вырастали жестокими, как и их отцы. Хотя никто из них не был ни добр, ни зол, когда вылуплялся из яйца. Они уходили, вели свои войны и умирали на них.

Из всех римлян, которых вырастил Ниарэ, выжили только двое.

Когда для прежнего патрицианы пришёл срок, старший из них взял руну из рук отца и стал новый господином. Он почитал старого наставника, и для Ниарэ не поменялось ничего.

Его комнатка в храме крылатых была мала, потому что роскоши не было ни у кого. Крылатые не любили кичиться нажитым добром.

Его комната в доме патрицианы была такой же небольшой, потому что при всём почтении, патрициана никогда не стал бы слишком баловать раба.

Его свобода в храме ограничивалась стенами и обязанностями, которые даровали ему намэ.

Патрициана тоже никогда не запрещал уходить далеко — запрещало клеймо на руке Ниарэ, понимание того, что ему некуда идти, и привязанность — к детям, которые не были виноваты ни в чём.

«А меняется ли мир?» — спрашивал себя Ниарэ, стоя на стенах летучей цитадели, которую новые крылатые заставили подняться в небеса. Он думал, но ответа найти не мог. В одни дни он говорил себе: «Да. Потому что этот мир, — мир, который строит Лира Савен, ни капли не похож на тот, в котором я родился и жил». В другие дни Ниарэ становилось смешно. Потому что, несмотря на почтение и любовь новой намэ, его комнатка в летучей цитадели оставалась так же мала. У Лиры Савена попросту не было места, чтобы разместить всех. И точно так же Ниарэ не мог выбраться за стены — потому что там, за стенами, бушевала война. Один за другим города тонули в огне и крови.