Ирина Криушинская - Обожжённые крылья Ванессы

(Фанфик-зарисовка по трилогии Марины Ясинской «Авионеры»)

Боль преследовала Ванессу так долго, что давно было пора научиться не замечать её. Но игнорировать боль в полной мере не получалось.

Сначала это была боль обожжённого тела. Постоянная, нестерпимая, горячая. Словно миллионы чьих-то крохотных острых зубов грызли её, не давая думать ни о чём другом, не давая спать, дышать, надеяться.

Поглотившая её на авиодроме Кондора темнота забытья рассеялась в госпитале, и Ванесса обнаружила себя с наполовину забинтованным лицом и телом.

Решающие военные действия обошли её стороной, пока она восстанавливалась в госпитале, и Ванессу терзала совесть, что её друзья, возможно, погибли, в то время как она валяется здесь, на больничной койке. И только её упрямая решимость поправиться, встать на ноги и снова сесть в кресло штурмана придавала ей сил и не позволяла упрекать себя в том, в чём она не должна быть виновата.

Что за сила вышвырнула её из горящей кабины «шпильки»? Откуда взялись силы бежать к спасительному авиону? Чья рука втащила её в салон? Ванесса знала одно: это был не Тристан. Но упрекать его в этом она не собиралась.

Всегда слишком гордая, чтобы просить о чём-то, Ванесса пережила немало неловких минут, принимая помощь медсестёр в том, с чем предпочла бы справиться сама. Стиснув зубы от боли, она терпела перевязки, не просила обезболивающего и не отказывалась, когда ей делали уколы снотворного.

Ночью вместе с болью приходили кошмары: закрытая горящая кабина авиона, звенящий свист пуль, истекающий кровью Тристан, протягивающий к ней руки. Ванесса гнала прочь кошмары и страхи, одёргивая себя за малодушие, но неизвестность давала богатую почву любым, самым ужасным предположениям.

Они вызволили Тристана из замка Красного Барона, но вправду ли авионер жив? Не был ли ранен, и не истек ли кровью раньше, чем ему смогли оказать помощь? Ванесса написала письма всем, кого знала на базе мыса Горн. Её правая рука, к счастью почти не пострадала, а вынужденное бездействие не лучшим образом сказывалось на настроении. Но письма так и не были отправлены.

Из редких новостей по радио и из запоздавших газет до них доходили сведения о происходящем в Сирионе и на полях военных действий. Но спокойнее от этого не становилось. Остался ли жив хоть кто-то, кого она знала?

И вот тогда пришла другая боль, отчаянная, рвущая, кричащая. Которую не вылечить лекарствами и обезболивающими. У Ванессы болели душа и сердце. От того, что никогда не получит ответ от матери, но теперь потому, что Ливы рей Торн больше нет в живых. И от того, что, возможно, больше никогда не услышит насмешливого, тягучего голоса Тристана, не почувствует того терпкого аромата его одеколона и прикосновения его обветренных губ.

Тристан вошел в её жизнь, став её совестью, собеседником, возлюбленным и мучителем в то же время. Его голос звучал в памяти так отчётливо, что порой Ванесса отвечала ему вслух, мешая реальность с надеждой. И когда сняли повязку с лица, и Ванесса взглянула на себя в небольшое зеркало в перевязочном кабинете, самообладание подвело её.

– Да ты просто красотка, – усмехнулся ей в зеркале Тристан, и она сорвалась в припадке рыдающего смеха.

– Возьми себя в руки, Ванесса, – прозвучал тот властный голос матери, которого она до дрожи всегда боялась. – Ты из семьи рей Торн. Мы не устраиваем истерик. Мы держим достоинство.

И Ванесса онемела, окаменев, обессилев. Посмотрела в зеркало сначала с бессмысленным безразличием, а затем лицо её преобразилось.

Захолодевший взгляд, поднятый подбородок, приподнятая бровь на правой половине лица, не тронутой ожогом.

Она – рей Торн. Все остальное – незначимые мелочи, не стоящие внимания.

***

В ангаре мыса Горн было безлюдно, темно и тихо. Все механикеры, закончив осмотр и ремонт авионов, ушли, и только Ванесса не желала возвращаться в казармы.

Она не обратила внимание на гулкое эхо шагов, звучавшее как биение сердца.