Мария Тумова - Обнаженные души

Мадрид. Март 1939 г.

Незапертая дверь скромного жилища Сесара Моралеса резко распахнулась. Четверо мужчин едва протиснулись в узкий проем и внесли на руках раненого друга.

– Сесар! – Сильвия заметила откинутую чуть набок голову, ногу в крови и кинулась к мужу, но Хорхе схватил ее за руку, удерживая от порыва.

– Он ранен. Это только ранение.

Она смотрела на белое как полотно лицо мужа и с трудом верила, что это «только ранение». Он был в беспамятстве.

– Нам надо уходить, – жестко продолжил брат, когда Сесара уложили на простую деревянную кровать.

– Куда уходить? Когда, Хорхе?! Ты с ума сошел?

– Как только Сесар встанет на ноги. У нас есть не больше двух недель. Франко вот-вот войдет в Мадрид.

– Неужели ничего нельзя сделать?..

– А ты как думаешь? Нам опасно здесь оставаться. Еще в 36-м франкисты грозили расстрелять всех, кто сражался за Народный фронт, а теперь и подавно уничтожат. Если мне еще удастся затеряться в толпе, то твоему мужу пощады не будет.

Сильвия тяжело вздохнула. Другого выхода у них действительно не было.

Уже через две недели они двигались в караване усталых изможденных путников, с котомками и мешками за плечами.

Сесар еле волок ногу, за плечами у него был не слишком тяжелый мешок с вещами, им нечего было спасать и уносить с собой. На его руку опиралась ослабевшая Сильвия. Он и сам выглядел ужасно уставшим и сильно постаревшим.

Они шли в сторону Франции как к последней надежде на пристанище. Шли в тишине среди сотен и тысяч таких же обездоленных беженцев, у которых в этом мире не осталось ничего. Не строили планов на будущее. Бежали от прошлого. Уходили со своей родной и любимой, но отнятой и побежденной земли. И знали, что пока дороги назад не было.

28 марта 1939 года войска Франко вошли в Мадрид.

Франция их не жаловала гостеприимством. В беженцах видели угрозу распространения революционных идей и не церемонились с ними. Новое пристанище скорее напоминало резервацию, где царили нищета, болезни и безысходность.

Сесар стоял, опираясь на столб, вбитый в землю, один из опорных, держащих на себе своды шатра-палатки. Через пол, застланный листами фанеры, просачивался холод. Ткань шатра была плотной, но спасала только от ветра.

Сильвия закашлялась, беспомощно кутаясь в старенький, местами прохудившийся клетчатый плед. События последнего месяца подкосили ее и внутренне, и внешне. Смуглая кожа обветрилась, на лбу пролегла глубокая морщина. Волосы спутались, глаза впали и выцвели.

Сесар смотрел на жену, и жалость сжимала его сердце. Она увядала прямо на глазах, а он был чудовищно бессилен.

– Не переживай, Сесар, – словно прочла его мысли Сильвия, – Я ничего. Мне уже лучше.

Она попробовала улыбнуться, но зашлась в безжалостном приступе кашля.

Терпение иссякло, Сесар распахнул тряпичную дверь-створку. Небо хмурилось; капал легкий дождь; поднимался северный ветер. Он поспешил к границе резервации, которая охранялась французами, словно люди, обитавшие здесь, были не жертвами судьбы, а преступниками. У проволочного забора испанец окликнул одного из солдат:

– Послушай, дай мне выйти, я прошу тебя.

– Не положено.

– Хорошо, тогда помоги мне. Раздобудь лекарств. У моей жены лихорадка. Она очень плоха. Вот деньги, – он протянул солдату несколько скомканных банкнот. – Это все, что у меня есть.