Михаил Елизаров - Ногти

© Елизаров М. Ю.

© ООО «Издательство АСТ»

В данном издании представлены тексты, написанные в 1998–2005 годах

Оформление переплёта и иллюстрация Виктории Лебедевой

Я познакомился с Бахатовым ещё в Доме малютки. Впрочем, мы не отдавали себе отчёта, что наше знакомство состоялось, – нам было всего несколько месяцев от роду. Первое моё осмысленное восприятие Бахатова произошло в отделении восстановительной терапии, в палате для умственно отсталых детей. Бахатов с младенчества умел произвести тягостное впечатление о состоянии своего интеллекта – виной тому мятой формы череп и бесконечные слюни. Бахатовым его назвали потому, что пелёнки, в которых он находился, помимо выделений Бахатова имели штемпельную аббревиатуру «Б. X. Т.». Мои же пелёнки, если таковые имелись, ничего, кроме меня и моего горба, не содержали.

Я появился на свет горбуном – плод эгоизма и безответственности, резюме пьяных рук, постфактум отравленного вестибулярного аппарата. Меня не отдали к сколиозникам, а оставили на потеху у слабоумных. Эрудит-доктор придумал мне фамилию – Глостер. Королевское клеймо безграмотные сёстры частенько меняли на Клистир. Но по паспорту я – Глостер, подкидной дурак, как и Бахатов.

С рождения меня сопровождал сонм обидных поговорок и прибауток. Няньки, бывало, так и кричали: «Слышь, для тебя новый массажёр придумали, чтоб горб исправить! Знаешь, как называется?!» Я отвечал: «Нет», – а они: «Могила!» – и смеялись до колик. На медосмотр, в столовую, на прогулку меня звали, искусственно огрубляя голос под Владимира Высоцкого: «А теперь – Горбатый! Я сказал, Горбатый!» – если я мешкал. Однажды, я уже был постарше, директор нашего интерната в присутствии врачей, сестёр и нянек подозвал меня и сказал: «Угадай, как ты будешь называться, если станешь пидарасом?» Я промолчал, чувствуя подвох, и он сам ответил: «Пидарас горбатый!» – и расхохотался так искренне, что я засмеялся вместе с ним. Я научился отвечать смехом на любую выходку.

Бахатов, в сущности, тоже был нормальным, только некрасивым, и оставалось догадываться, что́ глотала или пила мамаша Бахатова, чтоб избавиться от него.

Но мы смогли научиться читать и писать, у меня иногда появлялись трудности с арифметикой, у Бахатова – с гуманитарными дисциплинами, однако я подчеркиваю: мы были нормальными. Специально мне и Бахатову завхоз доставал учебники, подготовленные Министерством образования для школ в Средней Азии на русском языке. Дебильные буквари-раскраски не утоляли нашего умственного голода. Иногда к нам приходили учителя из нормальной школы и рассказывали про Африку и другие страны, а завхоз показывал, как клеить конверты.

Я вспоминаю момент, когда я впервые смог осязать сознанием, понять глазами существование Бахатова. До этого я помнил все события своей жизни только спиной. Невидимые руки хватали меня за мою горбатую шкирку и несли, как чемодан. В полёте я увидел Бахатова. Он рос из горшка, похожий на бутон тюльпана, и бессмысленно выл. Меня усадили на горшок рядом с ним, и мы смогли разглядеть друг друга. Бахатов перестал плакать, засунул в рот палец и попытался обгрызть ноготь. Зубов не хватало, и Бахатов опять заплакал, но я уже знал причину его слёз. Я глянул вниз и увидел ноги Бахатова, ступни и длинные, с чёрным гуцульским орнаментом ногти. Первое воспоминание моего ума.

В возрасте шести лет нас перевели из больницы в специальный интернат «Гирлянда». Это было зимой. Заведующая отделением передала наши документы человеку, приехавшему на тёмно-зелёном уазике, нам собрали в дорогу оладьи и майонезную баночку с яблочным повидлом, закутали во множество одёжек; одна из нянек, жалевшая меня больше других, натянула мне на горб вязаную шапочку. Бахатову дали в подарок пластмассового белого зайца с плоскими заманчивыми ушами. В дороге Бахатов обгрыз зайцу уши под череп, но держался молодцом и не плакал.