Анна Грэйс, Ксения Кей - Нерассказанные истории

Моя бабуля была кошатницей-рецидивисткой. Потому ее и отселяли (читай –выгоняли) жить на дачу, и девять месяцев каждый год она обитала в этом доме. А потом перебралась на кладбище. Я стою перед просевшей набок калиткой. Пальцы застыли на пакете, намотанном на замок от дождя и ржавчины. Знаю, что должна войти, но без нее здесь слишком пусто… без нее я здесь ещё не бывала. Горло схватывает… а мне казалось, отгоревала уже…

Перед глазами вспыхивает картинка из прошлого: белокурая малютка с хитрой улыбкой и расширенными от возбуждения зрачками выглядывает из-за угла дома, а высокая, статная женщина в цветастом сарафане делает вид, что не видит внучку, и продолжает искать. По всему участку носятся коти и мявчат. Жизнь бежит, забирая самое важное: близких, уют, уверенность в будущем и белокурые кудряшки. Теперь я ношу каре чернильного цвета, настолько графичное, что, наверное, можно порезаться.

Клумбы заросли травой и цветов совсем не видно. Прости, бабуля, но скоро здесь не будет ничего кроме скоростной автомагистрали. Я пришла разобрать твои вещи, насытиться воспоминаниями и попрощаться. Я приеду ещё, но тогда будет не то совсем: чужие люди, торг, юридические вопросы. Но сегодня я ещё твоя маленькая белокурочка. Воспоминание тихим светом колет сердце. Улыбаюсь и иду навестить котиков.

Бабуля и мне привила, и сама любила Кинга, поэтому деревянная стрелка-указатель «Кладбище домашних животных» взбудоражила детскую душу только в первый раз. За домом пятнадцать сбитых из досок крестов с датами жизни: здесь и Пушок, и Анфиса, и Рыжик, и Шредингер – все остальные бабушкины. Дачная тишь – лишь самолёты изредка пролетают – замедляет меня, расслабляет, мозг очищается от токсичности города и потому добродушно делится всем, что помнит. За это надо выпить. И от счастья – ведь я думала, прошлое растворилось навсегда. И от горя – помянуть, выплакать. Достаю из бабушкиного тайника штофик яблоневой настойки, сажусь на ступеньки и до прохладного сумрака, до озверелых комаров помаленьку выпиваю всё. Болтаю с бабулей, рассказываю про жизнь.

Прошу Бога приглядеть за всеми Там. Наслаждаюсь далеким лаем собак, потрескиванием поленьев в невысоком костерке, запахом остывающей земли и засыпающих цветов. И в ночной свежести нос вдруг улавливает запах кошачьей мочи, с которым сроднилась в детстве. И меня накрывает. Роняю голову на колени и вою, не сдерживаясь. Та́к впервые за три года. А ночью снится, что все коты запрыгивают на кровать и жалеют, отвлекают от горя: мурлыкают, лениво кусают, сворачиваются в ногах, на голове, больно топчут живот и грудь… а я их глажу, и тоска уходит.

–Чушь!

У меня словно земля из-под ног уходит, и тут выбивает пробки, свет тухнет и комната в тягучем полумраке. На лицо Сергея падает хищная тень.

– Помочь? – губы расползаются в приторной улыбке человека, загнавшего жертву на край обрыва.

– Сядьте уже! –гаркаю я, от моей любезности ничего не осталось.

Мне срочно нужна передышка – потому что он думает слишком быстро… потому что варится в этих земельных вопросах слишком долго. А я… да я в его глазах хуже тупой старухи, у которых пачками отжимают квартиры! Хуже, потому что им хоть по телевизору показывают, что такое бывает.

Хватаю со стола договор и уведомление. Дохожу наощупь до щитка, тыкаю капельки кнопок и, вуаля, электричество. Это бабулина подпись – в достоверности бумаг нет сомнений. Но разве такое может быть?! В голове не укладывается, что всё по закону. Оказывается, перед смертью бабуля зачем-то продала участок компании Стрела. А Стрела – Огниву, а та – обратно бабушке. Да деньги отмывали, мне пофиг… было бы, если не одно «но»… Два месяца назад инициировали банкротство Огнива. Это значит – все сделки за три года отменены, и между бабулей и Огнивом, и между Огнивом и Стрелой. Короче, юридически сегодня земля принадлежит не мне, Стреле. Полный взрыв мозга!