Лариса Черногорец - Необоримая стена
Посреди стола, накрытого белой праздничной скатертью, на фарфоровом блюде, аппетитно красовались маленькие круглые пирожные. Дразнились своими нахальными алыми вишенками, на горках взбитых сливок. Из-под шапочек сахарной пудры темными капельками повидла, словно глазками, смотрели золотистые ароматные рогалики. Рядом, в плетеной корзинке розовые румяные ватрушки.
Акакий Петрович сладко улыбался, наливая ароматный чай в большие фарфоровые чашки из стоящего тут же на столе пузатого самовара:
– Ты кушай, Настенька, кушай, угощайся, не тушуйся, – шипел он, точно змея, – Марьюшка в отъезде до завтра, а барышня… барышня, никак, спит?
– Спит Акакий Петрович, только что уснула – набегалась за день, умаялась, сначала никак не хотела укладываться…– девушке Насте, отвечавшей хозяину, было страшновато и неловко. Она впервые наедине с ним. Он конечно человек добрый. Солидный очень, и вообще, ее благодетель, но…что-то настораживало. Даже эти его ласковые фразы.
– Ну, вот и славно! Вот и славно, ты угощайся, не стесняйся. Вот посидим с тобой почаевничаем…
Слащавая улыбка хозяина и липкий взгляд даже несколько угнетали. Точно он ждал от нее чего-то. Хотелось сбежать. Акакий Петрович приближался, мягко ступая, точно кошка, которая крадется за добычей. Настя попятилась.
– Ну, куда же ты, птичка, сядь за стол со мной, выпей чайку, или ты меня боишься?
–Ничего я не боюсь! – Настя подумала, что ей решительно нечего бояться, откинула косу за плечо, рванула на себя стул и, усевшись поудобнее, впилась зубами в белоснежный, сахарный бочок рогалика. Акакий Петрович замер. Дрожь нетерпения пробегала по его телу.
– Ты чайку, чайку попробуй. Знатный чаек.
– А чего-сами-то? – отхлебнув большой глоток из чашки, Настя вопросительно уставилась на хозяина, – сами то чего чаю не пьете?
– Так сейчас, сейчас, голубка, – хозяин уселся на стул рядом и пододвинул к себе чашку. Взгляд его маленьких, заплывших жиром глазок, стал настолько откровенным, что у Насти больше не осталось сомнений в его намерениях. Хозяйка, его жена, вернется не раньше завтрашнего утра, его дочь, за которой она ходит уже полгода, спит на втором этаже, а слуг нигде не видать. Настя решила ретироваться. Она отодвинула чашку и встала:
– Вы простите, Акакий Петрович, не судите строго, конечно вы очень добры ко мне, только негоже прислуге с хозяином чаи распивать, – она спиной пошла к двери и дернула за ручку. Дверь была заперта. Акакий Петрович расхохотался:
– Ну что ты, голубка, куда торопишься, мы ведь с тобой толком и не поговорили, ну куда ты…
В один прыжок хозяин оказался возле неё. Толстыми короткими пальцами, ухватив за ворот блузы, он подтянул Настю к себе и, обхватив руками таллию, поволок к диванчику:
– Вот так, вот так, милая, я ведь давно ждал этого, ну ты же знала, признайся, ты видела, что очень, очень мне нравишься, и ты же понимала, что без рекомендаций в приличную семью тебя вряд ли бы взяли, и если я пригласил тебя сюда…
Настя попыталась сопротивляться. Он придавил её всем телом к дивану его руки, казалось, были везде. Спасения не было. Неприятное горячее дыхание у её уха вызывало отвращение. Собрав все силы, она ногой оттолкнула Акакия Петровича и вскочила. Со страшным грохотом он, перевернув стулья и этажерку, упал навзничь и замер в углу. Гробовая тишина. Ни звука, ни движения. Настя на цыпочках подошла к хозяину. Акакий Петрович лежал на спине с закрытыми глазами. Она дотронулась до его плеча:
–Акакий Петрович… Акакий Петрович! – Настя заплакала. Хозяин не подавал признаков жизни. Пугающие мысли проносились в её голове. Она никогда не докажет, что защищалась, да и что её слова, слова сироты, против семьи Акакия Петровича. Её обязательно посадят в тюрьму, и никто, никто её уже не спасет. Она его убила! Что она скажет хозяйке?! как она могла оставить без отца свою воспитанницу!
Мозг лихорадочно просчитывал ситуацию. Ей остается только бежать. Сейчас почти двенадцать ночи. Через четыре часа придет Митька, – поваренок, который топит печи на кухне и чистит овощи. Нет сомнения, что он тут же поднимет шум и позовет полицию. Надо бежать прямо сейчас.