Лидия Чарская - Некрасивая

© ЗАО «ЭНАС-КНИГА», 2015

– Ло, дитя мое, я должна побеседовать с вами.

Бабушка постоянно говорит мне «вы» и называет меня Ло, хотя зовут меня просто Елизаветой и я представляю собой маленькую четырнадцатилетнюю особу, занимающую скромное место на скамье среднего отделения пансиона мадам Рабе.

Бабушка любит говорить «вы» всем без исключения и называть людей и все живущее и мыслящее коротенькими, односложными именами. Так, компаньонку свою Зинаиду Петровну бабушка называет Зи, комнатную болонку Нитуш – Ни, а меня, ее сироту-внучку, дочь ее давно умершего любимца сына, – Ло, как уже сказано выше.

При первом же звуке хорошо знакомого голоса я вздрогнула и покраснела: это случалось со мной постоянно, когда бабушка приглашала меня «побеседовать» с ней. Как ни стыдно сознаться в этом, я должна сказать, что не люблю мать моего отца, даже больше того, боюсь ее.

На меня самым подавляющим образом действует ее высокая, еще очень стройная фигура, всегда одинаково затянутая в серое шелковое платье гладкого строгого фасона, ее красивое тонкое лицо, без малейшей улыбки, под высоко и искусно зачесанными седыми волосами, ее серые ясные холодные глаза, которые, кажется, видят насквозь всю вашу душу. Ее голос всегда так ровен и спокоен, ее движения плавны и рассчитанны, все в ней так прекрасно, сдержанно и полно достоинства, достоинства королевы, снисходительно относящейся к своим подданным. И вот это-то самое великолепное снисхождение к другим, которым веет от всего существа бабушки, это-то главным образом и подавляет меня.

О, какой маленькой, безобразной и ничтожной кажусь я сама себе в сравнении с ней! Я уже заранее знаю, что сто́ит мне подойти к бабушке, как ее серые холодные глаза в один миг оглядят меня с головы до ног, до малейшей подробности, и наверняка отыщут что-либо некорректное в моей внешности или в моем костюме. И хотя я еще никогда не слышала от моей бабушки ни одного резкого слова за все время моего пребывания у нее в доме, не говоря уже о том, что она ни разу не наказала меня, не поставила в угол, не оставила без сладкого за обедом, я предпочла бы получить какое угодно наказание или выговор в самой резкой форме, нежели чувствовать на себе этот пронизывающий ледяным холодом бабушкин взгляд.

И сейчас, услышав ее призыв, я машинально провела рукой по волосам и кинула мельком быстрый, трепетный взгляд в зеркало, прежде чем войти в нашу синюю гостиную, где в обществе Зи и Ни бабушка проводит за вязанием шелкового филе[1] большую часть своего времени. Услужливое стекло тотчас же отразило мою нескладную, высокую, угловатую фигуру с выдающимися лопатками и сутуловатой спиной (о, эта сутуловатая спина, испортившая, должно быть, немало крови моей бабушке!), мое изжелта-бледное лицо с черными тусклыми глазами, всегда одинаково печальными и унылыми, мой безобразно толстый нос и припухлые, как у негритянки, губы, и черные косы до пояса, густые и блестящие – единственное богатство всей моей некрасивой, почти отталкивающей внешности.

Вот она я – Ло, «une petite négresse»[2], как прозвала меня одна из светских приятельниц моей бабушки, когда я была еще совсем маленькой четырехлетней девчуркой. Я помню отлично, как та же приятельница, чтобы смягчить хоть отчасти свой приговор, добавила тогда же, не замечая моего присутствия в комнате:

– Не могу себе представить, ma chère Lise[3], как у вашего сына, красавца Арсения, мог появиться такой ужасно некрасивый ребенок! Впрочем, надо надеяться, что Ло похорошеет с годами.

На что, я помню это отлично, бабушка, тоже в свою очередь не заметив меня, ответила своим ровным, никогда не знающим никакого трепета, голосом:

– Что делать, chère Marie![4] Это – судьба! Будем надеяться, что ребенок, по крайней мере, окажется мягким, приветливым и веселым!

Увы! Я не оказалась ни мягким, ни приветливым, ни веселым существом! И это тоже судьба! Она создала меня печальной и унылой дурнушкой, и я не виновата в этом.