Илья Лавров - Наследницы амазонок

Если честно, пока не произошла эта история, я был в отчаянии. Двенадцать лет назад я опубликовал свою первую и последнюю книгу. Думал, мир переменится, я – у цели. Я работал, как вол, не останавливаясь на достигнутом, написал еще несколько произведений, но… Изменился не мир, а времена: печатать меня больше никто не брался, и я не знал, что делать. Собственно, выхода было два: либо броситься с десятого этажа, либо повеситься. Пистолета у меня не было, топиться я боялся – ну, как не справлюсь с собой, выплыву, вот позор-то будет. А тем временем жизнь продолжалась: была у меня работа, была жена, росла дочь, и обязанность сделать ее счастливой никто не отменял. Сама о том не догадываясь, дочь и предложила выход:

– Папа, пиши детективы – это ведь так интересно.

Я задумался: а ведь и правда! Какого черта! Для кого я должен писать свои книги: для читателей или для критиков? Пусть те, кто не пускает меня в литературу, по-прежнему сидят в своей башне из слоновой кости и раздают похвалы себе, себе подобным и снова себе. И я попробовал детектив на зуб, и получилось, и мне понравилось.

Но сначала была эта страшная история с убийствами, расследованиями, поиском клада. Как раз вовремя, материал сам шел ко мне на кончик пера. Однако прежде чем приступать к изложению трагичных событий, придется рассказать о моих родственных связях.

У обоих моих родителей, ныне покойных, было восемь братьев и сестер, поровну, по четыре. Может быть, потому я и стал единственным ребенком в семье, судя по приданию. Якобы вслед за мной, ровно через год должно было появиться пополнение – уж тут неизвестно кто, сестренка или братик, – но обе мои бабушки, матери-героини, запричитали в один голос. Зачем вам еще обуза! Хватит! В это-то тяжелое время! Как будто в их молодые годы время было лучше. И мама сделала аборт, оставив меня без брата или сестры. К слову сказать, мое возмущение было так велико, что я, годовалый, до этого с удовольствием хлебавший материнское молоко и не мечтавший о чем-либо другом, отныне отказался брать грудь. В свою проницательность в этом свежеиспеченном возрасте я не верю и нахожу лишь одно объяснение: а не могло ли молоко скиснуть?

У мамы было две сестры и два брата: тетя Людмила, дядя Юра, дядя Леня и тетя Тамара. Последней родилась моя мама, но ушла из жизни первой. О ее братьях и сестрах, моих дядьях и тетках пойдет речь. Чтобы еще сильнее сузить круг повествования, сразу же расскажу о дяде Юре. Он не принимал участия в этих трагических событиях, но сыграл роль первотолчка, после которого и пошло все наперекосяк.

У дяди Юры нашли рак в прямой кишке. И можно было попытаться, несмотря на метастазы, сделать операцию, но он категорически отказался ехать в больницу. Лучше умереть дома, решил он, чем на казенной койке, да еще и с трубочкой в боку, из которой все время будет вытекать кал. Мужественный поступок, но мучения его были ужасны. Как могла, их пыталась уменьшить дядина жена, тетя Нина. Тетя Людмила, старшая сестра, пыталась поддержать дядю Юру, но до этого ли ему было. Тут-то, перед постелью умирающего, тетя Людмила и заразилась его унылой философией. Именно дядя Юра перед самой своей смертью внушил моей тетке, что жизнь – дерьмо, вытекающее из катетера, что гораздо лучше умереть, но не здесь в этом огромном вонючем городе, ванне для сбора все того же продукта жизнедеятельности, а там, где все они родились – в деревне. Поезжай, Людмилка, туда – там спасение.

И перед смертью ни единого слова о боге. Не то воспитание.

Мама рассказывала, что бабушка всегда держала их в строгости. А как иначе – одной с пятью детьми! Последний ребенок родился в июле 1941-го, в то самое время, когда дедушка собирал вещмешок. По пути зашел в роддом, посмотрел на новорожденную – и на фронт. Погиб он 3 февраля 1943 года под Смоленском, оставив после себя только хорошую пенсию, которую выдавали детям погибшего комсостава. На то и жили.