Сергей Бойко - Мой ВГИК, или глаза Бога. Перепросмотр

Мой кинематографический стаж официально начался в конце марта 1976-го года. Меня приняли осветителем на филиал киностудии Министерства обороны СССР – и тут же отправили в командировку: я повез коробки с лампами для киногруппы, застрявшей в Костроме. У них там перегорели все лампы от напряженной работы, и съемочный процесс встал. Вечером меня привезли на машине на Ярославский вокзал и погрузили в купе, а утром встретили в Костроме и помогли разгрузиться. Всю дорогу меня распирало чувство собственной важности. Я был горд и счастлив. Кинематограф нуждался во мне!

Утром по приезде я застал в гостиничном номере кинооператора. Он сидел на кровати в трусах и майке и тщетно боролся с икотой. В номере пластался табачный дым и стоял тяжелый кислый дух. На столе, посреди разоренной закуски торчал замызганный стеклянный графин.

Следом за мной в номер вошла немолодая добрая горничная.

– Третий день икают, – сказала она, оценив обстановку.

Она взяла со стола графин, сняла крышку и опрокинула остатки в раковину. Затхлую атмосферу оживил запах чистого спирта. Несчастный кинооператор дернулся всем телом, потянулся возмущенно остановить, но громко икнул – и смирился.

– И эти люди несут искусство в массы! – насмешливо произнесла горничная.

Я понял, что на филиале киностудии Министерства обороны СССР скучать мне не придется.

За два с лишним года до этого, весной 1973-го года я сдавал экзамен по теории вероятностей. Это оказался очень трудный для меня экзамен. Я был студентом Лесотехнического института и обучался на ФЭСТе, факультете электроники и счетно-решающей техники.

Пока я готовился к ответу вместе с остальными ребятами, наш молодой, невысокого роста красавчик-преподаватель по фамилии Авербух – веселый, умный, любимый всеми девчонками и уважаемый всеми парнями – прохаживался между нашими столами. Поравнявшись со мной, он как бы невзначай положил рядом с моим экзаменационным билетом копию повестки, которую я получил несколько дней назад – «В связи с воинской обязанностью…» Я вздрогнул от нехорошей догадки…

Я до сих пор помню одну необыкновенную лекцию Авербуха!

Он как всегда нес «отсебятину», которой нет в учебниках, доказывая какую-то теорему. Мелким почерком он исписал уже почти всю громадную черную доску, когда вдруг замер, сделал шаг назад, нахмурился и окинул критическим взором свою писанину.

– Вот она где! – выкрикнул он и рассмеялся.

Он ткнул мелом в самую середину своих иероглифов – аж крошки полетели! Оглянулся на аудиторию и со смешком добавил:

– Ошибся, извините!

Рукавом пиджака он стер полдоски и заново затеял свое доказательство.

Прилежные аккуратисты, бездумно копировавшие за ним каждую запятую, взвыли от досады и негодования. Вот было смеху!

Но теперь мне было не до смеха…

Той повесткой, копия которой оказалась у моего уважаемого преподавателя, несколько дней назад меня вызвал к себе институтский особист и во время беседы пытался завербовать в «стукачи». Дело было так…

– Проходи. Садись. Давай повестку.

Я присел на край стула. Комнату с этой неприметной дверью я обнаружил между кафедрой иностранных языков и кафедрой общественных наук. Тысячи раз проходил мимо нее и никогда раньше не замечал. Мне предписывалось явиться именно сюда – «В связи с воинской обязанностью…»

За столом сидел спортивного вида молодой мужчина в голубой рубашке с коротким рукавом.

– Давай повестку.

Он взял повестку и сжег ее в пепельнице. Достал из стола магнитофон. Проверил работу микрофона. Направил микрофон на меня и включил запись.

– Поговорим откровенно, Сергей! – произнес он громким голосом. – В комнате, кроме нас двоих, никого нет. Так что, стесняться некого.

Ничего себе, заявочки! Как это, кроме нас двоих, никого нет? А это что? Я выразительно поглядел на работающий магнитофон. Потом – на мужчину. Он сидел спиной к окну, за которым сияла весна, и я слеп от этого сияния и никак не мог разглядеть лица собеседника.