Наталья Платонова - Мордвин

Писатель Наталья Григорьевна Платонова не нуждается в представлении. Её книги завоевали признательность читателя как в Москве, так и за её пределами. С каждой новой книгой автора, её читательская аудитория пополняется серьёзным, думающим читателем. Н. Платонова интересна тем, что для неё не существует «Не её» литературных жанров: от книг для детей, рассказов, повестей, стихов, романов – до философских изысканий. Её новая книга «МОРДВИН» есть не что иное, как философский трактат, анализ жизни социума 50х– 70х годов 20-го века. Автор даёт исчерпывающую, контрастную характеристику разуму, высокому интеллекту личности, и косности, утильности партийно-государственной системы минувшего столетия, подавляющей разумное начало, мыслительные возможности человека, его индивидуальность и многомерность. В воспоминаниях автор приводит яркие сюжеты и реалии из жизни главного героя – человека незаурядного, цельного, обогнавшего свой век, не вписывающегося в действительность окружающего его бытия. В книге много информации, дающей возможность читателю сделать собственный вывод, стать участником неординарных событий, описанных автором. Глубоко трогают сопереживания писателя. Сопереживания болезненные, не стёршиеся за давностью лет; сопереживания бесконечно дорогим людям, давно ушедшим в мир иной…

В целом книга Н. Платоновой «МОРДВИН» оставляет впечатление серьёзного литературного труда. Характеризует автора как многогранного, талантливого, интересного современного писателя.

Литературный критик Петров О. И.

Папу совсем молодого я не знала. Я родилась в 1948-м году. Папе шёл тридцать второй год.

Папа с мамой поженились прямо перед войной, в январе сорок первого. Но об этом позже…

Я осознала и помню себя с двух с половиной лет. И начало моего детства было более чем счастливым. Длилось это счастье очень недолго, пока мама не отдала меня в детский садик. Сам садик я не помню. Помню первое горе, которое там испытала.

После войны ничего не было – ни продуктов, ни одежды. А что было – купить удавалось не всем. Не знаю, откуда у меня взялось пальтишко – бархатное, изумрудно-зелёное, с капюшончиком. Оно мне очень шло. Пальтишко действительно смотрелось замечательно! Детская ли зависть сказалась, или равнодушие воспитателей к происходящему – трудно сказать, но из-за этого пальтишка я в два с половиной года глубоко осознала, каково быть несчастным человеком. Меня дразнили лягушкой. Дразнили все – и девочки, и мальчики. Тыкали в меня пальцем, строили рожицы, приплясывали и хором кричали: – лягушка, лягушка… Воспитатели всё видели и слышали, но я не помню, чтобы детям делали замечания. Почему? Они что, тоже завидовали пальтишку? Или тому, что не могут купить своим детям такое-же?

Тому, что пальтишко стоило столько же, сколько их взрослые пальто? А может их раздражало, что мой папа начальник? Дочь начальника, ну и… А причём здесь маленькая девочка? Вот вам и счастливое детство!

Я не знаю, как мама узнала о травле. Как-то узнала. И тут же забрала меня. Прошло ровно семьдесят лет, а я до сих пор помню своих мучителей.

Ребёнок есть ребёнок, его душа открыта для радости и счастья. И я радовалась. Мне очень нравился наш дом. Это было сказочное место! Ещё бы! Недалеко, через дорогу, находился парк. А там… Качели-лодочки, будка с мороженым и карусели с лошадками! А ещё наш большой-большой дом стоял в лесу, на большой-большой горе, а под горой бегали живые лошадки!

Ларчик открывался просто: одноэтажное строение, так называемый финский дом, стоял на небольшой возвышенности, поросшей молодыми клёнами; под горкой находился ипподром, на который нам, детям, ходить запрещалось. Дом не имел удобств. Половина принадлежала онкологической больнице, другая половина разделялась на две квартиры: одну занимала наша семья, другую – семья Первушиных. Я даже фамилию соседей запомнила. К сегодняшнему моему ужасу я должна сказать следующее: онкологический стационар имел с нами один двор. Никаких заборов. Один на всех туалет-«очко» во дворе, один на всех ящик для отходов – вечно переполненный. Окровавленные, гнойные бинты катались по всему двору, гонимые ветром. Мама, моя умная, красивая мама, подбирала весь этот гнойный ужас, звонила куда-то, чтобы забрали переполненный жутким содержимом ящик.