Юлия Ермакова - Мое солнце взойдет

Я родилась в день, когда весь мир отходил от празднования Нового года и в воздухе витал запах мандариновых корок, алкоголя и не слишком свежих салатов. Именно в эти дни в моем городке самыми частыми были фразы: «Кому готовила! Ешьте, пропадет!» и «Ну будь человеком, налей хоть сто грамм». Унылое серое небо, кусочек которого я увидела в окне, пока кто-то неистово тряс меня и шлепал по попе, как будто сразу давало понять, что прекрасного здесь ожидать не стоит. Получив очередной звонкий шлепок, я поняла, что настало время оповестить о несогласии с их методами и что есть сил заорала. Со словами: «Дал Бог мамашу», меня, как флаг, водрузили на тощую грудь моей матери. В лотерею по распределению родителей я, однозначно, не выиграла. Мама равнодушно смотрела на меня. На выписке так же равнодушно забрала врученный без какого-либо торжественного напутствия кулек и мрачно вышла на холодный январский воздух. Краем глаза я заметила цветные воздушные шары и мужчину в меховой шапке набекрень, с замерзшим букетом в руках. Он схватил свой кулек с голубыми лентами и пошатываясь пошел к машине. Позади, смеясь, бежала маленькая толстенькая женщина.

Нас никто не встречал. Не было ни шаров, ни цветов, ни, хотя бы мужчины в меховой шапке.

Мы долго ехали в трясущемся автобусе, мать положила меня на сиденье и слегка придерживала рукой. Тетки в автобусе неодобрительно шептались между собой. В автобусе было холодно, и когда мой нос уже окончательно замерз, автобус остановился и мы вышли на морозный воздух. Мать накрыла меня с головой, стало немного теплее.

– Родила что ли, Катька? – услышала я женский голос из-за забора.

Мать промолчала, со злостью толкнула калитку и прошла в дом. В доме было едва ли теплее, чем на улице. В воздухе витал запах разлитого спиртного, а на кровати прямо в сапогах спал мужик.

– Вставай, скотина, – мать со злостью толкнула спящего в бок.

– Катька, – заискивающе сказал мужчина, а мы тут праздник отмечали. А ты чего уже вернулась?

– Принимай, – мать всунула ему в руки конверт с ребенком. – Выпить есть че?

Мужчина бережно положил кряхтящий сверток на кровать и суетливо забегал по холодному дому в поисках спиртного. Нашел недопитую бутылку, достал огурец из банки и с сожалением посмотрел на ребенка.

– Ну чего ждешь! Наливай!

В дверь вошла статная женщина.

– Катерина, что же ты делаешь! Только дитя в дом принесла, чем кормить будешь!

Но мать уже ее не слушала, она окунулась в свой мир, в котором она была семнадцатилетней отличницей, гордостью всей деревни, ведь то, как она пела показали по телевидению, назвав чудом маленького городка.

– Катька, ополоумела ты совсем что ли, у тебя дите все мокрое и горит, ты что же ее из роддома с температурой притащила?

Женщина схватила ребенка и быстро выбежала из дома. Никакой реакции от матери не последовало, и я с радостью покинула дом на руках этой чудесной женщины. Светлана Ивановна стала моим ангелом-хранителем. С удивительной любовью она выхаживала меня в дни болезни, кормила и пыталась вырастить из меня человека. В своих мечтах я представляла ее своей мамой,такой доброй и теплой, готовой обнять, даже когда соседи приводили меня с моим другом Сашкой после очередной нашей шалости. Почему-то приводили они нас к ней, а не к матери.

Своих детей у Светланы Ивановны не было, а если и были – никто их никогда не видел. Собственно, откуда она появилась в нашем городе – никто не знал. Соседки сплетничали, что пришла она из новых высоток, а в этом доме раньше жила ее бабка, но сама она о себе ничего не рассказывала.

Как я уже сказала, счастливый билет в родительской лотерее мне не достался и пришлось довольствоваться тем, что есть. Мать пила практически каждый день, в особо загульные дни, когда она, спотыкаясь искала остатки спиртного и кроме этой цели другую поставить себе не могла, Светлана Ивановна забирала меня к себе. Как-то раз я не выдержала и сказала ей, что ненавижу свою мать, Светлана Ивановна погладила меня по голове и сказала: «Когда-нибудь ты ее простишь». А я знала, что не прощу, за то, что другие дети избегали меня, за то, что чувство голода было практически постоянным спутником, за то, что мать ни разу не обняла меня, а я искала причину в себе.