Александр Росков - Мешок историй (сборник)

Давно это было, я еще девчонкой бегала. У нас жил одно время мамин брат – дядя Петя. Он работал директором торга, был членом партии.

В субботу у нас была баня вытоплена. Все помылись, а дяди Пети нету и нету – где-то на работе задержался. Пришел уже в первом часу ночи.

Мама говорит:

– Вот, братец, баню прогулял!

А он:

– Не прогулял! Не верю я ни в какие предрассудки!

И ушел мыться.

Я спать легла. Вдруг слышу – на кухне шум, гам! Я выбегаю из спальни – дядя Петя голый стоит и весь в мыле. Только, говорит, пришел в баню, разделся, начал голову намыливать – вдруг кто-то невидимый выхватил мыло из рук и стал его мылить.

Дядя Петя насилу вырвался, тут уж не до одежды было, голый рванул домой.

Папа пошел в баню с фонарем, но там никого не обнаружил, только все было раскидано: мочалка, мыло, одежда, на окне стояла лампа керосиновая – тоже опрокинута, и стекло разбито.

После этого дядя Петя, хоть и партийный был, поверил в предрассудки и в баню после полуночи не ходил больше…

М.Н. Грибакова, г. Онега

Один мужик по имени Филипп Пантелейкин построил на краю болота баню-сауну на финский лад. А Баенника не пригласил на жительство, не задобрил – ни хлеба ему не принес, ни соли, даже черную курицу под порогом не похоронил.

А Баенник не гордый, он и без приглашения сам вселился в сауну, устроился под скамейкой и знай себе поживает. В холода на каменке греется, в жару водой обливается. Ну, и вредит хозяину понемножку за свою обиду. То веники растреплет на полу, то каменку разберет, а то мыло или мочалку запрячет куда подальше.

Сам Баенник росточку невысокого, но большеголовый, большеглазый и весь волосатый, как шерстяник. Хотя Филипп в таком облачении ни разу не видел его, да и вообще никак не видел, но начал подозревать, что кто-то в его баньке-сауне хозяйничает.

А неподалеку от Филиппа жила Ксения. Молодая да пригожая, но вдова уже, что по нынешним временам и неудивительно. Жила Ксения с дочкой в маленьком бревенчатом доме, и на краю небольшого огорода была у Ксении малюсенькая, без трубы, банька по-черному.

И, как положено, жила в этой баньке банная матушка – Баенниха, или, как ее в народе еще называют, Обдериха. В годах уже была, худая, долговязая, зубы торчат, на животе и на заднице складки чуть не до полу свисают. Вреда хозяйке своей Обдериха не делала, наоборот – то паутину с углов смахнет старым веником, то оконце протрет, чтобы хоть чуть-чуть посветлее было в баньке-то.

Ксения замечала, конечно, что тут хозяюшка завелась, но не гнала ее, а, уходя из бани, обычно приговаривала:

– Баенниха, Баенниха, не серчай на меня. Вот тебе мыло, вот тебе веничек мяконький, мойся чистехонько да береги баньку от огня и сырости.

Баенник не любил шляться куда-нибудь без дела, все больше в сауне своей на лавке дремал или сверчков да пауков ловил от безделья, в тазу топил, но не до смерти, потому что живность всякую любил и любил разговаривать с нею:

– Кто ты такой, скажи мне? Таракашка ты и есть неразумная! Хочу – утоплю тебя, хочу – вытащу и выпью с тобой коньяку рюмочку, хоть за приезд, – и выуживал приплывшего к краю таза паучка.

Коньяк у Баенника всегда водился – Филипп никогда не приходил париться без бутылочки и без какой-нибудь женщины – каждый раз новая женщина была. Срамота, что они вытворяли.

Баенник под скамейку прятался и глаза обеими ручками закрывал.

А коньяк недопитый Филипп на подоконнике оставлял вместе с бутылочками из-под шампуня. И Баенник его обязательно прибирал.

Коньяк Баеннику очень нравился, потому-то он и не строил своему хозяину смертельных злыдней. А ведь за обиду свою незабываемую Баенник и задушить мог – хоть угаром, хоть шапкой, которую Филипп, когда парится, на уши натягивает.