Александра Кудрявцева - Марека (сборник)

В мае, когда юркие ящерицы выползают погреться на теплые камни Иудейской скалы, каменные надгробья Иосафатовой долины густо покрываются глянцевым зеленым плющом.

В мае, когда на Северной Двине пошел лед, Ольга родила девочку. Родители шумели, из дому прогнать грозились – как без мужа-то, а люди что скажут, как соседям в глаза смотреть! К радости Ольги приехал в Архангельск из глухой деревни дед Илья. «Ты, Ольга, девку-то Марекой назови. Пусть хоть в имени деревня наша останется. Она спросит – ты расскажешь, ее кто спросит – и она расскажет, так и будет земля-то наша вспоминаться. Девка у тебя чернявая больно получилась, не нашей породы. Ишь, глазищи какие, как уголья. А кожица белая – прямо кукла фарфоровая. Сама-то помнишь хоть, от кого? Ладно, ладно, молчу. Обратно не засунешь. Молодец, что родила, правнучкой порадовала. Бабка-то жаль, не дожила. Ежели тут кто не так смотреть будет, ко мне приезжайте, выкормлю». Дед гостил недолго, оставил гостинцев целый короб и богатую лисью шубу, которую внучке на свадьбу берег. Родители при нем поутихли, успокоились, и жизнь пошла своим чередом, как у всех, – так со стороны казалось.

С московскими родственниками встретились, когда Марека закончила первый класс. Жарким июньским днем, ошалев от столичной сутолоки, Ольга с Марекой отыскали наконец нужную арку на Большой Садовой и попали в глухой тенистый двор. В воздухе висел тополиный пух, по-снежному опускался на голую сухую землю, покрывал облупившиеся подоконники и деревянные скамьи. Марека закинула голову, чтобы понять, откуда он прилетает, споткнулась перед подъездом, в кровь разбила коленку и, то ли от волнения и усталости, то ли от боли, не смогла сдержать громкий, отчаянный рев. Рев дошел до верхних этажей, вылетел из каменного колодца и растаял где-то в ярком, горячем небе.

С тех пор в дом на Садовой Ольга привозит Мареку каждый год. Ей уже исполнилось четырнадцать. За эти годы яма перед подъездом стала шире и глубже. Чтобы не споткнуться, Марека входит в дом с опущенной головой, внимательно глядя под ноги. Те же неровные, стоптанные ступеньки в парадном, те же деревянные, черные от времени и множества рук перила. По ступенькам надо бы идти аккуратно, потому что в парадном темно, но мама слегка подталкивает в спину: «Живей, живей давай! И так уже опоздали. Они ждать не станут, у них Ритуал! Ох и угораздило же меня…». Ее нервное ворчание перед лифтом, громкий удар тяжелой железной двери, хлопанье деревянных створок, неизменное: «Где они там живут? Забрались под самую крышу, как грачи!» Дрожащий мамин палец с силой продавливает круглую кнопку, лифт издает животно-заглатывающий звук и туго ползет вверх. Для Мареки ритуальное действо уже началось.

Грачи – потому что черные. Под крышей живут голуби. А грачи в гнездах, на деревьях. С этими так и не произнесенными вслух словами Марека уже седьмой год подряд оказывается перед дерматиновой дверью, обитой круглыми рифлеными гвоздями. Еще один выпал. Теперь будет готовиться вон тот…

Дверь неожиданно отодвинулась внутрь. Видно, кто-то открыл, проходя мимо. Еще один мягкий толчок в спину – и Марека внутри. Мама сзади, за ее спиной.

– Кто? Кто там?

В квартире душно, жужжит вентилятор, пахнет горячей едой, резкими духами. Знакомые запахи и звуки подтверждают, что все уже собрались.

– Ну, наконец-то! – Бабушка выходит из кухни, царственно снимая передник и поправляя собранные в пучок густые, с редкими серебряными нитями, волосы. – С приездом! Ты опять подросла. Скоро Александра перегонишь. – Нет бы сказать «папу». Не поворачивается у нее язык, как и у всех. Папа он только в ее новом свидетельстве о рождении. В старом не было, прочерк стоял.