Диана Хант - Лишняя невеста

Небо пылало, переливалось всеми оттенками пурпурного и оранжевого. Розовый диск солнца уверенно скользил к скрытому за чудны̀ми макушками деревьев горизонту. Чудны̀ми, потому что не бывает таких деревьев – эдакие зонтики, только гигантские – с необъятными стволами и курчавыми кронами-куполами. В нашем штате так точно не встречаются. Об абсолютно белом цвете коры и нежно-розовой, в свете закатного солнца, листве вообще молчу.

Я сидела, привалившись спиной к нагретому за день дереву и тяжело дышала.

Передо мной клубилась тьма. В буквальном смысле.

Чёрная, в форме небольшого облака и подозрительно любопытная. То и дело она вытягивалась вперёд, заглядывая мне в лицо. Из тьмы на меня смотрели два красных немигающих глаза. Тьма с глазами, в буквальном смысле!

С ума сойти!

Это ж сколько мы вчера выпили, пока развод Беверли праздновали?!

Точнее – чего там такого было в этих коктейлях, что эдакий сюр теперь во сне является?

Из чёрного облака передо мной раздался голос. Жуткий и противный, что, в принципе, логично, учитывая, то принадлежал голос тьме.

– Очнулас-с-сь, значит. В с-следующий раз может и не повезти, Анка…

Поморщившись, я отмахнулась.

– Помолчи, пожалуйста!

Мало того, что звуки, исторгаемые тьмой, что есть дури по барабанным перепонкам лупят, до костей пробирают, так глазастая тьма ещё и имя моё изуродовала! Да меня Анкой сто лет никто не звал, с того самого переезда, что разделил мою жизнь на до и после. Впрочем, и раньше, дома, тоже не звали. Ну, может, когда-то в школе «пулемётчицей» дразнили…

Так что пусть это всего лишь сон, но фамильярность, как известно, она и в Африке фамильярность.

– Не дойдёш-шь, Анка! – не унималась тьма. – Надо срочно тебе от невинности избавляться. Не дотянешь с полным резервом до Орен-гоя.

– Уренгоя? – вытаращила я глаза. – Это ж где-то в заполярье, нет? К тому же в России.

Не настолько я вчера на вечеринке у Беверли затосковала, чтобы домой вдруг потянуло со страшной силой. И не настолько наши отношения с Майклом себя изжили, чтобы в заполярье от них бежать.

– Какого ещё Уренгоя? – вытаращила тьма глазищи. – Анка, ты, когда последний раз падала, голову, что ли, ушибла?

– Сделай милость, прекрати меня Анкой звать, ладно? Ненавижу, когда имя коверкают.

– Вот, значит, как ты заговорила… – растерянно протянула тьма и вдруг вся как-то подобралась. Туманные клубы, из которых она состояла, превратились чуть не в вихри. – Вспомнила, что ли?!

– Что – вспомнила? – я приложила пальцы к вискам и поморщилась. Вроде ж во сне голова не должна так трещать. Неправильно это… – Количество шоколадных коктейлей?

– Ты не Анка! – сообщила вдруг тьма уверенно и отпрянула, бледнея на глазах.

– Ну слава богу, разобрались, – пожала я плечами. – Значит, спутал… спутала… спутало меня с кем-то. Обычно, кстати, мне такие не снятся.

– Ох, Анка-Анка, – не слушала меня тьма. – Говорил я ей… предупреждал (ага, всё-таки предупреждал!), что не дойдёт! Надо было сперва девственность терять, а потом уже бежать, давно б в Орен-гое были! Нет, решила, видите ли, по всем правилам! За что и поплатилась. Дура. Какая же всё-таки дура!

Должно быть, (в виде исключения) на этот раз я кое-что даже поняла из горестного монолога тьмы.

Но, скорее всего, это случилось благодаря тому обстоятельству, что головная боль улетучилась, словно её и не было, и я начала относиться ко сну… как ко сну, в общем. То есть как к чему-то в крайней степени нелогичному и сумбурному.

Так что удивляться чему бы то ни было, требовать смысла и логики – просто глупо.

Приняв мужественное и гениальное решение ничему не удивляться, я даже посочувствовала незнакомой Анке, с которой, оказывается, меня просто спутали. Видимо, решение не расставаться с девственностью перед каким-то побегом было ошибочным. А судя по воплям тьмы, и вовсе обернулось для этой загадочной Анки прямо-таки настоящей драмой.