Любовь Берёзкина - Лиловый сон крестьянских хризантем

С Е К У Н Д А Н Т Ы

О, бедный мой, блаженный тихий край.

От старых яблонь ласковые тени.

Калитки скрип. Уткнувшийся сарай

В берёзовые прелые поленья.

Приют моей кочевницы-судьбы.

Случайный кров навек оставил память:

Сухих полей полёгшие снопы,

Поток лучей в оконной старой раме,

Лесов замшелых гордые вихры,

Речушка, заблудившаяся в поле,

Медовый пряник солнечной жары.

Извечный опыт светлой русской воли.

К отъезду цвёл волнующе жасмин,

И старый дом постанывал украдкой.

Склонилась я печально перед ним

И в путь ушла с молитвой, без оглядки.

2011

…Я блуждал в искусственной чаще

и открыл лазоревый грот…

Неужели я настоящий

и действительно смерть придет?

О. Э. Мандельштам, 1911

Горит застенчивый восток.

Вскипает кровь и человечность.

Так тянет жить, что поперёк

встает обещанная Вечность.

Где жемчуга воскресных рос

и восхитительные грозы

даются свыше без угроз —

само бессмертье под угрозой.

Мне серый облик мостовой

и строгий тон домов окрестных

запоминаются строфой,

как детский лепет интересный,

как неизбежности мотив,

как мелос вдумчивого Данте —

домов немые секунданты

надёжно встали позади.

И дней прозрачных череда

пройдёт, не спрашивая, мимо,

лишь опуская иногда

стопу на час необходимый

в немытый будничный настил

шероховатых предписаний —

корил ли ты, благословил

последний вдох под небесами.

За торжествующими даль,

за побеждающими – время.

И бьётся прошлого хрусталь,

стирает будущего кремний.

Всепоглощающая грусть

в разоблачительных утехах

предназначает человека

к витой изящности искусств.

Проникновенные слова,

и понимающие лица.

Дворы столичные сперва,

подворья тёплые провинций.

Над колокольнями стрижи,

а над уставами – скрижали

и Бог Любви, что нам вершит,

но лезть к Нему не разрешали.

Здесь полуночною порой

склоняет к путнику влюблённо

берёзка с белою корой

главу на гати полутёмной.

Вдали деревни огоньки,

и бродит эхо драк собачьих.

Ночные запахи тонки,

но ничего уже не значат.

Прикосновения нежны,

недоумённы восклицанья.

Разливы неги всполошит,

играя, звёздное мерцанье.

Но в предрассветной глубине

возникнет заревом жар-птица,

и шторы съёжатся в окне,

боясь пред ней испепелиться.

На подоконнике браслет

иссиня-чёрной тенью брызнет

на златотканый чистый свет,

на тишину, на чьи-то жизни.

В прощальном всплеске белизны

уста сольются и отпрянут,

пробуждены к разлуке рано,

приходом дня потрясены.

Здесь мира праведная боль

в шкале отчаянья все выше,

и после маленькой второй

от нас добра никто не слышит.

В букете кухонных дымов

всего приятней сигаретный —

дым исчезающих миров

и рок десницы безответной.

На вседозволенной траве

пласты лесного терракота.

Кто не был прав и кто правей —

один вопрос, одна забота,

одно занятье пустомель.

В часы чаёв и омовений

идет негласная дуэль

за честь просаженных мгновений.

Спасенный амфорой стиха

от помраченья нестиховий

глядит на синие верха,

в долины облачных верховий.

Он, может быть, ещё живой.

Его глаза дождю открыты

и тёплой осени ржаной,

и разрешительной молитве.

А на восточной стороне,

где над Невой Ростральных пламя,

где довелось родиться мне,

где я расстреляна годами,

ещё стоят мои дома,

моих осечек секунданты.

Они совсем не виноваты,

я их назначила – сама!

2012

Скажи мне, мой ангел, в какие края

Ветрами уносится песня моя?

Туда ль, где пропащий кусочек земли

И юности угли —

снега замели?

И стоит ли верить, и стоит ли жить?

Почётно безмолвие круг завершит.

Но будет ли на ожиданье ответ?

Без правды суда

и прощения нет…

…Вот сумрак спускается на городок.

Умолкнет сверчок и пойдёт на шесток.

И только река, мне внимая до дна,

Всё дальше во тьме

утекает одна.

2014

Плывёт по затихшему лугу

Лесного тумана челнок,

Ничто не тревожит округу,

И солнечный щебет примолк.

Так тихо, что чувствуешь кожей,

Как движут мгновенья эфир.

Вздохнёшь и забудешь, быть может,

О всём, что жалел и любил.

Простишь мирозданью потери,

Надежд исчезающих лёт

И сердце, что в счастье не верит,