Сергей Синицын - Лёд под кожей

Глава I. Гул из-под земли

Они говорят, что в Хорсеве нельзя свистеть после захода солнца. Что ветер там не просто ветер – он зовёт по имени. Что если услышишь, как в лесу кто-то топает по хрусткому насту, лучше не оборачиваться. Но всё это – байки. Таких, как Хорсево, на карте и нет. Он как пятно на плёнке – проявляется только у тех, кому туда и правда надо. Или кто уже сделал что-то такое, за что других бы сожгли.

Поезд до Сосногорска пришёл ночью. Дальше – только попутка или старый "уазик", как повезёт. Артём не спал почти двое суток, но теперь сна не было ни в одном глазу. Он смотрел, как водитель – молчаливый мужик лет шестидесяти с лицом, будто вырезанным из бересты – жмёт на педаль, будто удирает от чего-то. За окнами – сосны, все одинаковые, как мёртвые солдаты.

– До Хорсева далеко? – спросил Артём.

– Уже рядом, – хрипло отозвался тот. – Если дорогу не перепутаем.

– В смысле?

– Там она… ходит. То вправо уходит, то вообще в озеро ведёт.

Артём усмехнулся, но мужик не улыбнулся в ответ. И в тот момент Артёму вдруг стало холодно. Он вспомнил, зачем едет: письмо от тёти Вали, двоюродной, которую не видел с детства. Написала, что мама оставила «кое-что важное» в старом доме. И что если он «не успеет до первых морозов – будет поздно».

Дом… Боже, этот дом. Артём не вспоминал о нём много лет, вытеснил. Но теперь он видел его перед собой: тёмные стены, нафталиновый запах, печь, в которой не горело лет пятнадцать. И ещё – чердак. Где что-то было. Или кто-то.

Уазик скрипнул и встал. Водитель вырубил мотор.

– Дальше пешком. Я туда не заезжаю.

Артём вышел. Ветер сразу ударил в лицо – сырой, резкий, как из подвала. Сквозь кривые ели виднелась крыша – вросшая в землю, как будто дом хотел обратно в могилу.

А потом он услышал: где-то в глубине, под почвой, будто кто-то медленно и глухо стучал. Не громко, но ритмично. Тук. Тук. Тук.

Он думал, это сердце. Но оно билось быстрее.

Глава II. Вещи, которые не любят свет

Ключ лежал под камнем, там же, где и двадцать лет назад. Артём достал его, будто из болота, – мокрый, ледяной, с осклизлой зеленью. Замок не поддавался, но, когда открылся, дверь сама поехала внутрь, будто её ждали.

Запах был таким, каким и должен быть у мёртвого дома: плесень, старая сажа, затхлость. Свет от телефона вырезал из темноты куски: деревянные стены, перекосившийся шкаф, зеркало, в котором не отражался свет. Только Артём. И чёрнота позади него.

Он включил переносной фонарь и поставил его на стол. Стало чуть теплее. На стене висели фотографии: мать, ещё молодая, в платке; Валя – её глаза казались слишком большими; и кто-то третий. Мужчина. Лицо выжжено вспышкой. Или чем-то другим.

Он пошёл по дому. Каждый шаг отзывался скрипом, будто половицы стонали от памяти. В углу висела верёвка, на ней – сухая ветка рябины, давно почерневшая. Пыль лежала на всём, кроме дверцы чердака. Та была чистая.

Внезапно свет мигнул. Один раз. Второй. Потом погас совсем. Артём замер.

Из-под чердака что-то зашевелилось. Едва слышно – как ткань по дереву, как шаги на вате.

Он не пошёл наверх. Пока нет. Вместо этого он вернулся на кухню, нашёл старый керосиновый фонарь. Заискрило, но он загорелся. Жёлтый свет колыхнулся, как пламя костра в чьих-то лёгких.

На столе лежал конверт. Он не был там, когда Артём вошёл.

На нём была надпись. Почерком матери.

"Не открывай до заката. И не заговаривай с тем, кто будет звать по имени."

А снаружи кто-то уже звал:

– Артё-ём…

Глава III. Чердак, которого не было

Он сидел на краю кровати и смотрел на люк. Тот был открыт. Или всегда был открытым, просто он не смотрел вверх. Из проёма сочился сухой, серый запах – не гниль, нет. Что-то старше. Как будто дерево там умирало веками, забытое всеми богами.