Диана Вурзель - Лёд и Серебро

Его кровь горячая.

Густой волной она медленно растекается между ее пальцами.

Мгновение назад она текла по его венам, а сейчас…

Боковым зрением она улавливает чье-то движение. Кто-то приближается. Страх затапливает ее изнутри, она открывает рот, чтобы закричать…

Но ничего не происходит.

***

Свет бьет в глаза, она жмурится и нехотя просыпается.

Машина ровно скользит по асфальту, солнечные лучи просачиваются сквозь стекло и щекочут ей лицо. Она чешет щеку, зевает и хлопает ресницами, пытаясь привыкнуть к огромному количеству белого цвета – белые сугробы с блестящим хрустящим снегом, белый иней на ветках деревьев и практически полностью скрытое пушистыми белыми облаками небо. Уголки ее губ приподнимаются. Она любит зиму.

– Красиво, правда? – мама смотрит на нее в зеркало заднего вида и улыбается. Одно мгновение ей тоже хочется улыбнуться ей в ответ, но в следующую секунду она вспоминает, что делать этого не стоит.

Она обижена. Она не хочет быть здесь. Нечему тут улыбаться.

Она отворачивается к окну, надевает наушники и включает музыку на максимальную громкость. Она ставит песню на повтор, и через десять минут мелодия убаюкивает ее, пролетающие за окном одинаковые заснеженные деревья гипнотизируют, и она почти успевает снова погрузиться в сон, как вдруг машина останавливается.

Она стоит на подъездной дорожке, уставившись вперед, и хмурится. Дом и вправду красивый. Точно такой, каким она запомнила его с детства, только теперь он кажется ей чуть меньше по размеру. Кроваво-красный кирпич, белые узорчатые обрамления больших светлых окон и деревянная, потрескавшаяся от времени лестница из шести ступенек, уходящая в белые невысокие сугробы снега. Дорожку к дому давно не чистили, видимо гостей здесь ждут с нетерпением.

– Прекрати, – слышит она укоризненный голос мамы и чувствует, как та гладит ее по плечу. – Все намного лучше, чем ты думаешь.

Она что, сказала это вслух?

Что-то холодное и мокрое ударяется о ее щеку. Снег забивается под расстёгнутую куртку и свитер и немедленно начинает таять там.

Она уже собирается возмущенно закричать, но ловит взглядом улыбку, расплывшуюся на разрумянившемся личике младшего брата. В ту же секунду она хватает ребенка на руки и легонько прикусывает за щеку, отчего малыш снова заливисто смеется.

– Когда-нибудь, Джек, ты об этом пожалеешь!

Перед тем как постучать в дверь, мама бросает на нее долгий выразительный взгляд, который говорит «спрячь своего внутреннего чертенка поглубже, улыбнись и побудь нормальным ребенком». Она хмыкает, но все же натягивает на себя улыбку.

«Придется притворяться», решает она, а потом дверь открывается, и их глаза встречаются.

Она не видела ее почти одиннадцать лет, и все это время единственным напоминанием о ней служили подарки на ее день рождения и Рождество – небольшие милые безделушки, кажущиеся ей слишком детскими украшения, по непонятной ей причине, всегда в виде кувшинок разнообразных цветов и размеров, теплые вязаные свитера, каждый год разного цвета, которые она закидывала на верхнюю полку шкафа, никогда не надевала, но почему-то так и не решалась выкинуть.

Светло-голубая блузка с белой затейливой вышивкой, платок из мягкой льняной ткани с вышитыми на нем синими цветами и золотыми листьями и выбившиеся из-под него короткие седые пряди. Она практически не изменилась.

Они заходят в дом, мама быстро обнимает Клавдию и первой отстраняется, Джек льнет к ее ноге и тянется маленькими ручками к цветастому фартуку, Клавдия ловит их и целует по очереди, а потом подходит к ней.

Сначала она собирается держаться так же, как и планировала – немного холодно и отстраненно, но безукоризненно вежливо, но, когда бабушкины тонкие сухие руки аккуратно обнимают ее за талию, мягко придерживая ее, как в детстве, лед внутри нее тает. Она чувствует что-то такое, что, наверно, чувствуют люди, оказавшиеся после долгого путешествия дома.