Райан Гродин - Кровь за кровь

Кейт – талантливому писателю, настоящему другу

Сын человеческий, оживут ли кости сии?

– Иезекииль 37:3

В гостиной было тесно. Комната была слишком мала для матери, трёх её детей и кривой ветви, спиленной старшим сыном взамен рождественской ели. Всюду, куда бы он ни повернулся, Феликс Вольф натыкался на еловые иглы, мишуру и лица семьи. Дети с нетерпением смотрели на три скромных подарка под длинной и тонкой ветвью, дожидаясь разрешения матери.

– Только не порвите упаковочную бумагу, – напомнила она. – Нужно оставить её на следующий раз.

Мартин, как самый старший, пошёл первым. Свёрток с его подарком был самым маленьким и скрывал в себе поношенные карманные часы. Свой подарок Феликс открывал нежно, осторожно разворачивая уголки и разглаживая складки, чтобы отыскать игрушечную машинку. Не новую – с вмятиной на правой дверце и парой царапин на красной краске, – но Феликсу это было не важно. Как когда-то сказал его учитель: новые игрушки – это эгоизм, на них тратятся ресурсы, необходимые фюреру для победы в войне. Металл нужен для маузеров и пуль, а не для детских игр.

Адель порвала края упаковки. Внутри лежала кукла с жёлтыми волосами из ниток и синими пуговицами глаз со старой шёлковой блузки матери. Платье было сделано из обрезков её кобальтовой ткани, заботливо сшито маленькими узкими стежками.

Феликс сразу понял – в то самое мгновение, когда сестра замерла и уставилась на подарок, – что она расстроилась. Он всегда понимал подобные вещи.

– Я сшила ей и другие платья, – сказала мама. – Можешь каждый день менять ей наряды. И я научу тебя заплетать ей волосы в косы.

Косички самой Адель хлестнули по щекам, когда она замотала головой и оттолкнула коробку.

– Не хочу куклу! Почему мне нельзя машинку, как у Феликса?

Мать сжала губы. Глаза её заблестели, как бывало порой, когда она читала письма отца с фронта. От этой картины у Феликса сдавило внутренности.

– Вот. – Он подтолкнул к сестре свой подарок. – Можешь играть с моей.

Глаза Адель загорелись, она схватила машинку и принялась изображать рёв мотора, катая её по полу. Мартин увлечённо заводил часы. Феликс не совсем понимал, чем ему заняться теперь, без машинки. Но, по крайней мере, мама вновь улыбнулась и вытерла глаза, наблюдая за играющими детьми.

– Есть ещё один подарок, – объявила она.

Все трое замерли. Феликс посмотрел под «деревом», но других свёртков там не было. Вдруг им дадут апельсины? А может быть, маме удалось отложить немного продуктов и испечь имбирных пряников!

Мама прошла в другой конец комнаты, словно в танце огибая мятую бумагу, ноги и руки своих детей и брошенные игрушки. Она остановилась у двери в спальню и взялась за ручку. Феликс давно уже не видел такой широкой улыбки на её лице.

Дверь открылась. За порогом спальни, раскинув руки, стоял их отец. Он всё ещё был одет в военную форму, армейское кепи съехало с выгоревших на солнце волос, когда он опустился на колени, приветствуя детей.

Адель первой влетела в его объятия с восторженным криком «Папа!». Мартин – с собственными карманными часами, почти уже взрослый мужчина – попытался спрятать волнение за крепким рукопожатием. Феликс помедлил, наблюдая за воссоединением семьи: широко улыбающаяся мама, папа, поймавший в свои медвежьи объятия Адель и Мартина, который не особо и упирался. Сердце Феликса согрелось при виде этой картины, запылало ярче, чем угольки в печи.

Ему хотелось поймать мгновение, навсегда сохранить это чувство.

– Феликс! Мой мальчик! – улыбнулся отец. Даже с двумя детьми в объятиях, ему хватило рук, чтобы потянуться за сыном. – Ты присматривал за ними? Оберегал от бед?

Феликс кивнул, тоже обнимая папу.

Отец рассказал, что вернулся домой насовсем. Война на Восточном фронте затухала, и его присутствие в армии теперь не требовалось. Больше им не придётся прощаться.