Леонид Александров - Косотур-гора
Косотур – гора
Вместо предисловия
Солнечным ноябрьским днем 1955 года к небольшому деревянному одноэтажному дому спешили люди.
Они шли, чтобы поздравить своего односельчанина, Степана Алексеевича Желнина с высокой правительственной наградой в связи с пятидесятилетним юбилеем коммунистической партии Советского Союза.
Прослушав приветственную телеграмму из Москвы и поздравления секретаря обкома, растроганный Степан Алексеевич оглядел присутствующих, и сказал:
«Друзья мои! Дорогие товарищи! Спасибо вам за внимание, спасибо родному правительству за великую награду. Полвека назад я вступил в ряды твердокаменные. Конечно, я – это капля воды, но из капель состоит море. Но все же я без страха могу оглянуться назад и вспомнить прожитые годы, полные борьбы за благо внуков и правнуков наших, которые, верю, будут хранить завоевания дедов. Подымаю стакан за товарищей, павших за установление советской власти на Урале, и скорблю, что им не пришлось дожить до этих светлых дней…»
В основу этого романа положены его воспоминания.
Часть первая
Чужой дом
(Братья)
Глава первая
Хлопнув дверью, Степан выбежал из дома и случайно наступил на Цыгана, кольцом свернувшегося возле крыльца. Собака взвыла от боли и испуганно шмыгнула в дыру под ступеньки.
А он и не глянул на пса, хотя раньше мог с ним возиться и играть. Рванул кольцо калитки – лязгнули петли ворот – и пошел, торопясь, куда глаза глядят.
Высокий, нескладный, шел он, не выбирая сухого места, шлепая сапогами по лужам и хляби. Наугад свернул проулком к Миасс-реке, над обрывом привалился плечом к корявому стволу полузасохшей ивы. Долго, не мигая, глядел в даль за рекой, на синюю гряду Ильмень-горы. Сухая ветка скребла ему кожу на щеке и норовила зацепиться за ухо. На большие черные глаза парня наползли, как тучи в ненастную погоду, сросшиеся у переносицы брови, ноздри прямого, чуть вздернутого носа изредка вздрагивали.
Степан медленно проглотил комок, застрявший в горле, словно недожеванную пищу, и вздрогнул, поджав плечи. Но не от озноба – стоял серый весенний день, а от нахлынувших на него воспоминаний и горькой обиды. Его цепкая память теперь выпечатывала обрывки событий и сцен недавнего детства, с тех пор, когда он едва научился говорить.
Помнит Степан, как боднул его рогами и опрокинул навзничь нахальный соседский козел; не забыл, как он однажды свалился во сне с полатей на принесенного в тепло, родившегося ночью теленка. Мать часто со смехом вспоминала этот случай и гадала, кто тогда пуще ревел со страху…
А потом его стали учить – известно, не учась, и лаптя не сплетешь. Ну, и твердили о благе и чести: «нечестивый срамит и бесчестит себя» или «зри (смотри) житие чистое и не скверное и безгрешное, мудрость, и честь, и слава, и старость честная человеку…» А научился ли врать Степан?
Помнит, как его, да брата Лаврентия, да еще пяток других мальцов из села учил в домашней школе уму-разуму благообразный, но нетерпимый к лени, к всяческим человечьим порокам уставщик и начётчик-наставник раскольников-старообрядцев – отец Михаил, брат отца.
Скрипели ребята на грифельных досках, учась писать «Уставом» – древнейшему русскому письму, выводя каллиграфическое начертание прямых и аккуратных буквы. Более бегло, менее четко выводили буквы и «полууставом». Отец Михаил пояснял, что этот стиль письма перешел в печатные книги великого книгопечатника Ивана Федорова.
Но поначалу показывал, как верно складывать пальцы в двуперстие, и пояснял:
– Иуда брал соль щепотью – тремя перстами. Щепотью креститься грех. Тьфу!
Читать учил по Псалтырю, заставляя сперва по складам, а потом на память рассказывать прочитанное.
Любопытные мальчишки часто задавали отцу Михаилу вопросы. Был в настроении – пояснял, чаще молчал или кричал:
– С хвоста хомут не надевают! – и в ответ больно хлестал по рукам сыромятной лестовкой-четками, приговаривая:
– Кто хранит уста свои, тот бережет душу свою. А кто широко раскрывает рот свой – тому беда! Кланяйся ниже, ниже, ниже согнись в поясе до пола, умерь гордыню свою! Скажи-ка, Лавруха, десять заповедей святого Моисея!