Александр Рогинский - Концертное кафе

Памятник – это память, чтобы новое поколение знало, как жили до него.

Я стою перед памятником, которого давно нет, но мне не надо напрягать воображение. Вместо паркинга, из которого выезжает шикарный «лексус», я вижу старый почтамт, опирающийся на колонны – костыли, а рядом, словно собачку, прильнувшую к ногам хозяина, «стекляшку», которую киевляне так называли потому, что она вся была из стекла.

Официально же «стекляшка» именовалась «кафе Крещатик». Днем оно работало, как пищеблок, а вечером превращалось в концертную площадку.

Вспоминая популярное заведение, вижу героев своего повествования. Только не пойму, были ли они на самом деле, или это плод моего воображения!? Склонен думать – все-таки были.

Басов сидел за своим столиком, рядом вытирала мокрой тряпкой пол уборщица, а в дверь уже входил Григорий Друскин. С Басовым они сразу нашли общий язык, Друскин, прекрасно знающий музыку и музыкальные нравы, охотно давал Басову информацию.

Не одно интервью уже появилось с ним в молодежке, в которой работал Басов.

Но вот с последним произошла неувязка. Впервые Басов не дал перед засылом прочитать интервью, в котором речь шла о проблеме цензуры со стороны партийных и комсомольских органов.

Друскин согласился на такую постановку вопроса после последнего случая, когда райкомовский чиновник запретил выступления известного латвийского ансамбля только из – за того, что пели они на родном языке.

Друскин рассвирепел. Он организовал приезд, гостиницу, решил финансовые вопросы, а теперь получалось, что комсомольский перестраховщик перечеркивал все его труды, но главное – его имидж надежного администратора.

В интервью об этом было сказано, но Друскина срочно услали в командировку и материал вышел без визы. И наделал немало шума. Редактора вызвали на ковер в ЦК комсомола, досталось и Басову.

А в музыкальном театре, где Друскин работал администратором, готовили хорошую баньку, ведь информация шла от него.

Друскин сразу направился к Басову.

Тяжелый камень лежал у Басова на душе. Ему дали выговор, хотя сам редактор требовал острых материалов и именно по руководству комсомола искусством. Хрущевская оттепель разогнула спины, подняла людей с колен. Но, видимо, рано начали оживлять едва пульсирующую жизнь.

Басов встал, пожал руку Друскину.

– Спасибо вы мне, конечно, не скажете, но я не мог завизировать материал, вас не было в Киеве, а снять интервью мне не дал ответственный секретарь.

– Плохо не это, – сказал Друскин, тяжело опускаясь на стул. – Плохо, что переврана фамилия директора.

– Да и это, – согласился Басов. – Но в материале все правильно, это корректура. Вас уволят?

– Возможно.

– А где же вы будете работать?

– Здесь и буду.

У Басова сжалось сердце. В большой семье Друскин был единственным кормильцем. В музыкальном театре платили не Бог весть какие деньги, но там можно было подработать на выездах в область, в том же кафе «Крещатик»…

– Я вам могу только одну вещь предложить: у меня хорошие отношения с собственным корреспондентом «Комсомолки». Против этой газеты никто и пикнуть не посмеет. И если там выйдет, конечно, заново написанный материал, то, считайте, мы победили.

– Сразу – да. А потом съедят заживо.

– Не съедят, мы будем следить за этим.

– Вы хотите, Веня, жить в состоянии войны? Я не хочу. Этих людей вы не переделаете, они функционеры, винтики в механизме, а против лома нет приема.

– Так что же, получается – жить на коленях и каждого идиота бояться?

– Получается то, что получается. Вы не Галилей, а я не Бруно. Мы люди маленькие, если нас сожгут на костре, от нас даже дыма не останется.

Мы с вами попали в переделку, клюнули на свежий ветер, теперь будем учитывать это в своей работе.

– Дуть на воду?

– Дуть на воду.

Друскин улыбнулся. Для Басова, словно солнце выглянуло. Ведь если разобраться, он, что называется, подловил Друскина на ситуации и уговорил его дать такое интервью. А сам в глубине души хотел помахать пальчиком: смотрите, мол, какой я смелый.