Роман Газета - Ключ под ковриком

В конце лета ночи становились всё холоднее. Лёсику с Олежкой даже приходилось надевать куртки, отправляясь на рассвете рыбачить в порт. Олежка, двоюродный брат, был младше на целый год. Ну сущий ребёнок, – снисходительно рассуждал Лёсик. Вот и вчера пришлось повозиться с Олежкой на замысловатом пути к причалу. Каждый скользкий камень они уже знали наизусть. Где пролезть под забором, где перепрыгнуть, где затаиться. Сначала удирать от портовых собак, потом от хромого, и, наверное, поэтому злого сторожа с квадратиком усиков под носом. Прямо Гитлер, и такой же свирепый. А на пирсе моряки, они добрые. Семилетний Лёсик, вспоминая вчерашние приключения, опять замечтался. Городок на берегу моря продувался малосольными ветрами круглый год. И улочка, на которой они жили, настолько близко подходила к берегу, что шум прибоя слышался почти всё время. Особенно летом, и особенно ночью. Впрочем, вчера лето закончилось. Около детсада, куда ещё недавно водили Лёсика, высилась огромная бронзовая скульптура: рыбаки в волнах добывают белугу. Рыбина была здоровенная, в два человеческих или в четыре детских роста.

Осетрины в Азовском море водилось много. Дети ненавидели полезную чёрную икру. Солёная и невкусная. Ведь куда лучше пломбир за двадцать копеек, особенно шоколадный. В магазине Гофмана, куда бабушка посылала за молоком и хлебом, к счастью, из икры продавалась только кабачковая. Дети думали, что магазин называли в честь сказочника. Оказалось, по фамилии завмага. «Завмаг» и слово магическое, и был он какой-то могущественный среди взрослых авторитет. Других деталей Лёсик с Олежкой не понимали, да и не особо интересовались. Сказано к Гофману – значит, айда босиком по тёплой грунтовой дороге с песком и ракушками. Возможно, осетровой икры в магазинчике не было потому, что она шла на экспорт. Потом, в старших классах, Алексей узнает, что спустя тридцать лет после войны людям нужнее были многоэтажки, заводы и санатории. Тем не менее, бабушка на свою скромную воспитательскую пенсию нет-нет, да и покупала пол-литровую банку малосольной зернистой, аж за тридцать рублей. У рыбаков из-за высокого портового забора. Причём озираясь, как разведчик на задании. Не то, чтобы дед Коля с бабушкой были какими-то богачами. Бабушка после войны до самой пенсии и даже больше работала в интернате для сирот. У неё-то и своих детей было шестеро, и всё равно ещё чужих растила. Впрочем, какие же они чужие. А дед учил Лёсика плавать, рыбачить, играть в шахматы и смотреть футбол. Это теперь Лёсик понимал, что надо болеть вместе с дедом за «Динамо» Тбилиси. А когда был маленький, спрашивал во время трансляций у взрослых: где тут наши, а где немцы? До войны-то было рукой подать, по крайней мере во времени. В общем, дед болел за команду из города, где они с бабушкой познакомились в сорок четвёртом. Прямо в госпитале, куда дед Коля попал после тяжёлого ранения. Ну тогда, конечно, совсем не дед. Молодой неунывающий парень из донских степей.

Лёсик уже понимал, что обычно у всех детей по две бабушки, но не всегда по два деда. Потому что один, а то и оба, могли оказаться погибшими на войне. Вторая бабушка Лёсика жила в деревне. Там было много удивительного и необычного. Огромная русская печь, как в сказке про Емелю. Необычный говор, смесь русского и украинского. А ещё корова с огромными очами. И её дочка тёлка. Тёлку звали Лютка.

– Людка, Людка, – повторял Лёсик, а деревенская бабушка улыбалась. И объясняла: Лютка, потому что родилась в лютом. По-украински значит в феврале. Март это березень, поэтому тёлка, рождённая в марте – Берёзка. Апрель – квитень, стало быть Квитка. Ну и Майка…

– Если родилась в мае! – догадался Лёсик. Хотя май на украинском был травень.

Обо всё этом и размышлял Алексей на своей первой школьной линейке. Вдруг из хрипящих репродукторов донёсся скрипучий голос грозной тётки с громоздкой высокой причёской. Это рыжее сооружение у неё на голове было похоже на Вавилонскую башню из журнала «Огонёк». Лёсик, впервые в жизни одетый в неудобный и нелепый костюм, немного испуганно оглядел новый для себя мир. Этот мир был огромный и шумный, и назывался школьный двор. Столько детей сразу Лёсик видел только по телевизору, когда показывали, например, столицу. А настоящих бледных москвичей летом очень много приезжало к ним в городок прямым поездом. Их на улице было видно сразу. Обгоревшие на пляже с непривычки и от нетерпения, в первые же дни отдыха. Красные, как варёные раки. Лёсик жалел наивных жителей столицы. Что за будни у них? Сплошные площади и колонные залы, только и делай что ходи на демонстрации, а моря-то и нет. Вот разве что парад на девятое мая, вот это да. Бравые подтянутые ветераны со сверкающими медалями, безукоризненно чеканящие шаг солдаты и так же безукоризненно отбивающие ритм военные оркестры. Не то, что на первом звонке сегодня. Шум, гвалт, как на птичьем рынке. Линейка уже заканчивалась грустной песенкой «Учат в школе». Ветерок с моря призывно зашелестел листами огромных тополей. Ну и хорошо, подумал Лёсик, было интересно, а теперь пойду-ка я на пляж. Но что это? Оказалось, что войти в школу было легко, а выйти непросто. Учительница выстроила их и повела к высокому крыльцу. Лёсику стало себя жалко. Он загрустил, озирая школьный двор, обнесённый кованой оградой.