Алексей Небоходов - Кляпа

Валентина проснулась как будильник, без причины – внезапно, резко и с полным ощущением, что кто—то только что стянул с неё одеяло души. Внутри головы будто кто—то прошёлся влажной перчаткой по внутренним складкам мозга: не больно, но возмутительно интимно. Сон, из которого её выдернули, не запомнился – осталась лишь смазанная тень чего—то тревожного, как будто она подписывала договор на чужом языке, а теперь кто—то начал требовать исполнения пунктов.

Комната была знакомой до отвращения: серые стены, серый потолок, серый свет ночника, который зачем—то продолжал светить даже ночью, – всё было слишком на своих местах. Как если бы кто—то пересобрал её реальность, стараясь сохранить общий контур, но не удержался и чуть сдвинул каждый предмет влево. Вот кресло, что всегда стояло у стены, теперь будто повернулось к ней спиной. Тумбочка с увлажняющим кремом смотрела осуждающе. Даже часы тикали не в такт с её сердцем, а в своём, особо раздражающем ритме.

Валентина резко села в кровати и провела рукой по волосам. Идеально гладкий хвост был на месте – гель не подвёл. Волосы не выбились, не свернулись, не проявили характера, как и положено приличной причёске. Но эта безупречная укладка почему—то вывела её из себя. Всё в ней кричало: «Спокойствие, только спокойствие», а внутри уже стучали кастрюлями паника, раздражение и лёгкая обида на жизнь.

Сердце билось быстро, как будто хотело уволиться с должности. Она попыталась вдохнуть медленно, как учили на йоге, которую она посещала дважды в две тысячи восемнадцатом году и оба раза ненавидела. Вдох не получился – воздух показался густым, как суп на плохом бульоне.

– Это стресс, – прошептала она самой себе, стараясь говорить строго, по—учительски. – Ничего страшного. Стресс. Переработка. Работаешь ты много. Всё логично.

Валентина даже кивнула в темноту, словно одобряла собственную версию происходящего. Выговор от начальника на прошлой неделе, новая сотрудница с сиськами, которые вызывают зависть у божьих коровок, и неудачный салат в обед, после которого она чуть не написала жалобу в Роспотребнадзор – всё складывалось в аккуратную стопку объяснений. Никакой мистики. Просто нервы.

Но чувство в голове не исчезало. Оно будто притаилось где—то за ухом, как настойчивый попутчик, с которым не хочешь разговаривать, но он всё равно смотрит и ждёт.

Валентина замерла. Обычно, если притвориться, что ничего нет, оно и правда исчезает. Это как с коллегами: делаешь вид, что не замечаешь их «доброе утро», и через пару недель они перестают его говорить.

Она зарылась в одеяло, натянула его до подбородка, зажмурилась и мысленно начала повторять: «Ничего нет. Это просто сон. Это гормоны. Я не ела после шести». В какой—то момент ей показалось, что внутри головы шевельнулась мысль, но не её – как чужая нога под одеялом, хотя в кровати вроде бы никто больше не лежал.

С затаённой тревогой Валентина снова приоткрыла глаза. Тени на стене выглядели иначе. Нет, не страшно. Просто стена немного покосилась, наверное, от сырости. Надо будет написать в управляющую компанию. Или нет. Лучше в прокуратуру. Пусть разбираются, почему у неё ночью ощущение, что жизнь слегка развинчена.

Немного успокаивало то, что в комнате по—прежнему было тихо. Даже холодильник не урчал, будто тоже почувствовал ответственность за атмосферу. Тишина давила, но хотя бы не мешала.

Валентина привычным движением потянулась к стакану воды на тумбочке, но не дотянулась. И тут – новая волна раздражения. Почему всё в её жизни всегда чуть—чуть не на месте? Почему нельзя просто встать, налить себе коктейль из сна, забыть тревогу и уснуть обратно? Почему даже вода не может быть рядом, когда она нужна?

Она встала, недовольно вздохнув. Пол оказался неожиданно холодным. Может, кто—то оставил окно приоткрытым? В смысле – она. Валентина. Она же живёт одна. Никто, кроме неё, не мог оставить окно открытым. Верно?