Александр Лаврентьев - Кит в пруду. Книга вторая

«Родник – это то, что не замутнено… то, что чистое… а чистота – это, извините, категория нравственная… все родники России – большие и маленькие – между собой как-то связаны»

(я сказал)

Понимаются просто – как мать и отец.

Два обязательных начала, присутствующих – обязательно – в жизни каждого человека.

Которые должны присутствовать, обязательно.

Начну с отечества.

Папа.

Мы с тобой очень похожи, это я замечаю по многим частностям.

По свойству любви, например.

Главная любовь твоей жизни – Есенин, и эта любовь, я уверен, когда-то спасла тебе жизнь – когда ты, молодой и красивый (действительно красивый, очень красивый) умирал от пеллагры… ты помнил много стихов Есенина, и читал их ворам, и те подкармливали, не дали умереть… там, в лагере, разумеется… и у тебя к ворам с тех пор было двойственное отношение, мне не понятное.

Между прочим: ни одного плохого слова о Сталине… о Хрущёве и прочих – сколько угодно, пренебрежительно (равно как и о диссидентах) … о Сталине – всегда скупо и непременно с уважением.

(Лагерь, конечно, «подрезал тебе крылья»… я это сейчас отчётливо понимаю… ты мог достичь гораздо большего, но крылья были подрезаны, и ты всю жизнь пробыл школьным учителем физкультуры, влюблённым в Есенина… впрочем, были и другие предметы любви… Чарли Чаплин, конечно… Моххамед Али, конечно… Пеле… ну, Шаляпин, разумеется, Вертинский, Вяльцева… Эдит Пиаф, безусловно, Армстронг, Глен Миллер, Дюк Элтнгтон… итальянское кино, французское кино, Ив Монтан… Леонид Утёсов, Марк Бернес… нет, много было предметов, ты человек был широкий, художественно одарённый, с хорошим эстетическим вкусом… в сущности, всё, что я знаю, чем обладаю в этой сфере художественного – всё от тебя, сам я очень мало прибавил)

Но культовая фигура – Сергей Александрович Есенин и всё, что с ним связано. Эта не знающая меры любовь для меня была прививкой стойкого неприятия всего, связанного с Есениным.

Когда папа умер, я все его материалы по Есенину вынес к мусорным бакам и аккуратно сложил стопками в полиэтиленовых пакетах,, чтобы не запачкались, – несколько собраний сочинений, «Роман без вранья» А. Мариенгофа, ещё кучу всяких воспоминаний, и пр. – их тут же кто-то подобрал.

Проявил уважение, передал эстафету.

Моя тема была другая, я ещё не мог чётко осознать, но понимал, что – другая, и есенинская навзрыд расхристанность только мешала.

Я другое дерево.

Я совсем другое дерево, папа.

Паскаль, Лейбниц.

Зенон Элейский. Протагор. Сократ. Ницше.

Пушкин, Лермонтов, Толстой, Достоевский, Чехов.

«Палата №6», «Чёрный монах».

А. П. Чехов – недооценённый, великий учитель…

Сейчас я понимаю, что я обижал тебя, отец.

Я почему-то не мог понять это катастрофическое значение лагеря в твоей судьбе… по молодости не мог, я это понимаю только сейчас, когда сам старик.

Запоздалое «прости».

Прости, отец, я очень люблю тебя.

Папа был ещё жив, когда появились Битлз. Он их не принял. Что это такое, кошачьи голоса. Вероятно, это повлияло и на моё тогдашнее отношение.

Мне надо было жизнь прожить, чтобы обрести свою культовую фигуру… для отца это был Есенин, для меня это… да, это Битлз.

Тут очарование, которое сильнее меня.

Я не принимал их, когда они были модны, когда ими увлекались… я открыл их почти случайно только сейчас, и они «покорили моё исстрадавшееся сердце».