Сборник, Екатерина Николаева - Карие вишни

Борис Алексеев

Родился в 1952 году. Москвич. Профессиональный художник-иконописец. Член Московского союза художников. Награждён орденами РПЦ: Преподобного Сергия Радонежского 3-й степени и Преподобного Андрея Рублёва. В 2010 г. обратился к литературе. Пишет стихи и прозу. Член Союза писателей России. Серебряный лауреат Международной литературной премии «Золотое перо Руси» (2016). Дипломант литературных премий «Серебряный крест» (2018) и «Лучшая книга года» (2016–2018). Удостоен почётного звания «Заслуженный писатель МГО Союза писателей России». Награждён медалью И. А. Бунина «За верность отечественной литературе», медалью МГО СПР «За мастерство и подвижничество во благо русской литературы», медалью МГО СПР «Цветаевские костры».

Из цикла «Стожары минного поля»

М. И. Цветаева. 1940 год, одна из последних фотографий…

Кто не спускался в глубину унижения,
не сгорал в огне страданий
и не заглядывал в лицо смерти,
тот не уразумел ещё истинного смысла
собственной жизни.
Митр. Анастасий (Грибановский)

Сколь наши домыслы причастны

К свершённой гибели земной?

Вот правым глазом, взором ясным

Марина воскрешает строй

Беспечной королевы звука.

Она вдали, она над всеми!

Так смотрит девочка из тени

На крепкую мужскую руку.

А левый глаз – беды соринка,

Груз веќ овый прожитых лет.

Увы, не расточит слезинки

Фотографический портрет.

Уж тень Елабуги припала

К руке злодейской, и злодей

Взалкал и следует за Ней,

Он приготовил смерти жало!

Два разных глаза, два крыла…

Подуло к полночи прохладой.

Она очнулась и ушла.

Елабуга, будь ты неладна!

Я мог её остановить,

Отнять верёвку, выждать время,

Забыв о том, что русский гений

Свободен быть

или не быть.

Шестидесятникам с любовью!

Шестидесятники, младая прана,

Хрущёвской оттепели марихуана,

Жуки-точильщики неугомонные

Веќ а двадцатого, посеребрённого.

Эх, муза русская – поэтов мельница.

Зерно проросшее дроби́тся, мел́ ется.

Урчат покатисто жернов́ ы блинные.

Шестидесятые – года былинные!

В топь Марианскую, тьму интернетную

Ввожу курсор. Зачем

с надеждой тщетною

Ищу Кихотов след, мукою бел́ енный?

Ведь мне отпущено так мало времени…

Уходят Роберты дорогой Мценскою.

Рука Ахатовны вдоль Вознесенского.

Чу, сообщение! Глотаю симку:

«Стихи кончаются… Невыносимо!»

Аве, Оза! Памяти Андрея Вознесенского

То ли цыкнула мать над шалостью

И нахмурилась от усталости,

То ли корень прирос к окончанию,

То ли скрыпнули створы Татьянины[1],

То ли Богу шепнула уродица:

«Отче, родинка выпала с Родины!»

Но заплакала церковь Мценская

Над головушкой Вознесенского.

Аве, Оза…

Памяти Беллы Ахмадулиной

Величие – и в смерти деликатно.
Б. Ахмадулина «Вишнёвый сад»

Говорят, в Каппадоќ ии храмы

Оседают. И каждый год

Прорастают земные курганы

В отломившийся неба свод.

Неужели в земных сочленениях

Роль небесная невелика

И от времени стихотворение

Гибнет так же, как фреска та?

Вознесенский, поэт эпический,

Форм подпружных восславил роль!

Но в заоблачном политехническом

Смерть сказала поэту: «Довольно».

Вы же пчёлкою медоносною

Наварили медо́в тома

И тарусской обновкой нос́ кою

Отказали смерти в правах!

Вам, нежнейшей, земной черёд

Оседающей Каппадоќ ии

И друзей торопливый уход

Стал намеренно неугоден.

За Андреем, во тьму кромешную,

Потянулась ваша рука,

Пустоту образуя между

Верхом неба и дном стиха…

Памяти Иосифа Бродского

Иосиф раскурил заначку,

стряхнул неаккуратно пепел

и тронул ящерицу-рифму.

Она казалась неживою,

лишь глотка втягивалась мерно

при каждом вздрагивании кожи.

«Дела! – сказал себе Иосиф. —

Скрипит в уключинах Харона

Трахея рифмы сладкозвучной…»

* * *

Когда в имениях Хрущёва

О красках рассуждал бульдозер

И нормой главного закона

Был гнев партийно-всенародный,

Собрал Иосиф всё, что было

(А было Йоське двадцать лет),

И фрезеровщика кормило

Сменил на прозвище «поэт».

Но норма главного закона

Была завистливой и жадной,

И фрезеровщики поэту

За тунеядство дали срок.

Сто-оп!

Тунеядство – выше нормы.

Следующая страница