Эрих Келлер - Из ада с любовью
У каждого мгновенья свой резон,
Свои колокола, своя отметина.
Пролог
Лондон пылал в огненно-красном закате: на излете дня солнце пробило завесу смога, простершегося над кровлей, рассыпалось веером лучей на ее хрустальных гранях, отразилось в желто-серых, как гороховая похлебка, тучах, и город вспыхнул, будто чадящий газовый фонарь.
Преисподняя. Так выглядит преисподняя. Рассеченная на две половины огненной рекой. Парят ее котлы, коптят хрустальное небо чудовищные их топки, плывут в дыму баллоны, надутые гремучим газом, лязгает металл, дребезжит шестернями, гудят валы, бряцают крючья сцепок, скрипят крученые железные верви – звенят монеты, вспыхивают вожделенными огненно-красными бликами.
И рыщут, не таясь, по закоулкам ада порожденья Дьявола: тянутся скользкие щупальца, клацают когти и клювы, скрежещут желтые клыки, разверзаются вонючие пасти и бесстыжие лона-клоаки; кадавры бродят средь живых – и число их множится день ото дня. Преисподняя: оставь надежду, всяк сюда входящий.
Викарий церкви Сент-Мэри-ле-Боу, преподобный Саймон Маккензи, еще раз посмотрел на Лондон с высоты и ударил в колокол.
Часть первая, адская
Глава 1
На трамвайной остановке Доллис Брук слепой шарманщик надтреснутым голосом тянул песенку о счастливой сказочной стране, где все люди братья. Его очочки не прикрывали глазниц, затянутых рубцами отвратительного ярко-розового цвета, в рытвинах и шишках, – слишком уж нарочито выставленных напоказ, а потому наверняка фальшивых.
Прекрасны там горы и долы,
И реки, как степь, широки,
Все дети там учатся в школах
И славно живут старики…
Тони Аллен кинул ему шестипенсовик, выходя на посадочную консоль, – и не стал задумываться, почему это сделал. За спиной лязгнули двери лифта, взвыл подъемный механизм, и лифт провалился на дно серой лондонской окраины, чтобы через минуту взлететь обратно под кровлю с десятком заспанных пролетариев в сапогах, пиджаках и кепи, неизменно серых, как это осеннее утро. Рядом с ними Тони чувствовал себя настоящим денди: его куртка из шерстяного крепа имела не серый, а серо-коричневый цвет, как и платок тонкого сукна, залихватски повязанный на шее галстуком. Пробковый фриц с моноциклетными гогглами (вещи в глазах пролетариев свойские) не спасали от косых взглядов сверху вниз – рабочие видели в нем типичного бездельника. И как бы он ни притворялся, что ему все равно, мнение именно этих серых угрюмых людей его задевало.
Отец Тони тоже когда-то работал на заводе; каждое утро и дети, и взрослые, жившие в холодном, продуваемом всеми ветрами бараке, просыпались по гудку. Тони помнил, как решительно отец сбрасывал с себя лоскутное одеяло и становился босыми ногами на ледяной, иногда покрытый инеем пол, – от одного этого они с братом ежились, зарывались поглубже в тряпье и жались друг к другу, чтобы не растерять крупицы сонного ночного тепла. Отец возвращался поздно вечером – широкий, тяжелый, усталый. И, садясь за ужин, иногда брал кого-нибудь из детей на коленки. Он погиб, когда Тони было семь лет, перед самой войной, – ему оторвало руку станком.
Лифт спустился и поднялся еще раз, становилось тесно и неудобно листать газету – Тони отошел от посадочной консоли в сторону, чтобы не толкаться. Целый разворот «Дейли Телеграф» посвящала маршу Британского союза фашистов, назначенному на будущее воскресенье, – в основном это были призывы не препятствовать шествию. В полицейской хронике также коснулись сей животрепещущей темы, и, наверное, газетчикам слишком хорошо заплатили, потому что о сенсационном преступлении на Уайтчепел-роуд писалось гораздо короче и скромней. В собственном доме убили семью Лейбер, молодых супругов и их пятимесячного малыша, а также друга семьи доктора Джефферса и случайного свидетеля чудовищной резни, после чего дом вместе с телами безжалостно сожгли. Статья называлась «Джон Паяльная Лампа: новое преступление?», а Скотланд-Ярд отказывался от комментариев. Дагер, помещенный под сообщением, к счастью, не очень точно передавал, как выглядят сожженные трупы.