Владислав Бахревский - Искания на Святой горе. Служение и борение иеросхимонаха Антония

Пароход на Афон. Последний в жизни пароход.

Александр Ксаверьевич не уходил с палубы, не хуже Васьки. Вперялся в горизонт, но горизонта не было. Море и небо неразделимы.

В сердце, как отпечатанные, слова батюшки Иоанна: «Новый человек, обновленный, находит удовольствие в послушании, а ветхий хочет противиться и непокорствовать».

Довольно непокорствовать. Изжито. Вздремывал, теряя нить мысли, жизни. И вздремнувши этак, обнаружил однажды: пароход идет вдоль изумительного берега. Зеленые горы, на скалах, вырастающих из моря, серая каменная кладка, и на серой основе по два-три этажа со множеством окон. Крыши красные, черепичные. Царство Пресвятой Богородицы – Афон.

Перед глазами встали неведомо отчего другие два царства: Николая II и Менелика II. Менелик на лошади под огромным деревом, отравленный. Николай Александрович у картины Нестерова, на которой Сергий Радонежский с пилой… О, этот синий взор!

У наследника – гемофилия, проиграна война островной Японии, 9 января навеки с именем Николай Кровавый. Тысяча верст железной дороги, залитой не наводнением, а тоже кровью. Подвиг генерала Ренненкампфа. И синий взор, и светоносный лик на фоне картины, где Сергий Радонежский.

Пароход качнуло: разворачивается кормой к берегу.

Александр Ксаверьевич побежал было на высокую носовую палубу: Россия должна показаться… Замер: миражом, что ли?

А ведь канонизация Серафима Саровского свершилась по молитве и воле Николая. Всеподданнейший доклад о признании в лике святых старца, почивающего в Саровской пустыни, самолично готовил Победоносцев. На докладе Николай Александрович начертал резолюцию: «Прочел с чувством истинной радости и умиления».

Звук легкого удара, пароход снова качнуло: пришвартовались – Господи, о хорошем подумалось. Александр Ксаверьевич поспешил вниз, за вещами…

Сошел на берег среди последних паломников.

Первые шаги по земле русского Афона – в гору.

Рясофорный послушник поклажу свою тащил сам. Наступал на каменистую землю по-особенному, будто под ногами хрусталь. Но жара, дорога вверх забирает уж очень круто. Солдат возобладал, умеющий терпеть.

Перед глазами спина монаха, совсем старичок, из местных. Вел паломников в гостиницу.

Всех с дороги напоили чаем. Чай удивительно ароматный – видимо, на лепестках розы.

Все отринуто, оставлено.

Афонская жизнь начинается просто и покойно: чашечкой чая.

Над Афоном солнце, на море солнце, зеленые горы, сияют золотом кресты церквей. Благообразные паломники.

Но уже первую ночь на Святой горе послушник Александр провел в своей келье Свято-Андреевского скита…

…Звенел и звенел колокольчик. Голова хорошая, хотя поспать пришлось часа два всего. Одно непонятно: где проснулся? Не в Аддис-Абебе, не в Луциковке…

Колокольчик уже за дверью.

– К ранней!

Поднялся, умылся. Вышел вслед за монахом. Тепло. На Млечном Пути звезды, как созревшие яблоки. Между землей и небом тишайший свет.

Новый человек избрал для своего явления нижний собор во имя Иосифа Песнопевца.

Поглядывая на иноков, послушник Александр обошел храм, прикладываясь к иконам. Многолюдства не было.

Вдоль стен деревянные с высокими спинками кресла. Подлокотники на уровне груди. Иноки занимали кресла, стояли, облокотясь. Послушник знал: службы на Афоне долгие.

В темном углу совсем молодой монах сидел в креслице и спал, раскрыв рот. Никто не подошел, не разбудил.

«Берегут друг друга», – подумал Александр Ксаверьевич, и на сердце потеплело.

Служил настоятель скита архимандрит Иосиф.

О настоятеле рясофорный послушник знал не много. В сане иеромонаха нес послушание настоятеля подворья Свято-Андреев ского скита в Санкт-Петербурге. С Афона был послан сопровождать чудотворную икону Богоматери «В скорбях и печалях Утешительница». Настоятелем скита на Афоне был избран заочно 3 декабря 1891 года. Теперь ему за шестьдесят, а голос из алтаря молодой, ясный, сильный.