Денис Коваленко - Иисус достоин аплодисментов
Посмотри на этот камешек, – он сотню лет пролежал в воде этого фонтана… но внутри он сух – за сотню лет вода так и не смогла пропитать его влагой, ни на каплю. Так и мы, люди, – тысячу лет живем окруженные Богом и Его Любовью… но в душе нашей нет ни Бога, ни Его любви.
Папа Иоанн Павел Ι
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
Все ждали весны. Но, видимо, весны не будет, никогда уже не будет. Конец марта, а на улицах плотный, тяжелый снег… и небо белое, низкое, без солнца; где-то там оно проглядывало, затертое этим беспросветно-шершавым небом… А были последние числа марта, и все, в глухом раздражении, ждали весны. О ней говорили, вспоминали, делали прогнозы; утешали, что скоро, очень скоро она придет, настоящая, не абстрактно-астрономическая, а самая настоящая – с ручьями, пением птиц, набухшими почками на деревьях, освободившихся от этого проклятого, сводящего уже с ума, снега… Но взгляд за окно, и становилось ясно – весны не будет, никогда не будет…
Часы показывали летнее время; стрелки переведены на час вперед… и кто кого обманул?.. На час вперед…
В который раз Федор смотрел за окно, тяжело опершись руками о подоконник… долго, пристально… Снег… Все тот же вечный непреклонный снег.
Еще раз взглянув на часы, он, не раздумывая (а! будь что будет), скоро поднялся по ступеням; высокий, худой, всклокоченный, в своем вечном сером пальто, которое он, казалось, никогда не снимал: и зимой и весной, и летом, он носил только длинные или пальто или плащ, словно скрывая какой-то телесный изъян, хотя обладал хорошо сложенной, даже легкоатлетической, фигурой. Уверенно он вдавил кнопку дверного звонка.
Дверь отворилась.
–Здорово, Дима, – сунув для рукопожатия руку, Федор вошел в квартиру.
– Здравствуй, – прозвучало неприветливо, но другого Федор и не ждал. Все же, тот, кто открыл дверь, пожал его замерзшую ладонь. Стянув казаки и, сутулясь от холода, потирая ладони, Федор прошел на кухню.
–Чайку сбацаешь? – попросил он, усевшись за стол, ладонями ласково трогая горячую батарею. – Хорошо, что мы не во Владивостоке живем, там вообще сейчас жопа, – он улыбнулся лишь губами: он всегда старался улыбаться, не раскрывая рта, стесняясь щербатых поломанных зубов. – Дима, ты прости меня за вчерашнее, я, это… ну ты понимаешь.
– Ты дурак, ты Гену обидел. А лично для себя я давно понял, что на тебя обижаться… На тебя разве можно обижаться, – невысокий, круглолицый, с аккуратным мальчишеским пробором, который так и тянуло взъерошить; свитер, испод которого был выставлен белый воротничок рубашки, выглаженные брюки, казалось, этот молодой человек был само воплощение благоразумия и сдержанности, впрочем, так оно и было. Дима встал возле окна и очень старался быть если не равнодушным, то рассудительным, даже руки скрестил на груди и приосанился.
– Вот и я о том же – на меня нельзя обижаться, ни в коем случае нельзя, я все равно, что юродивый…
– Хватит придуриваться, – Дима поставил чашку дымящегося, крепкого чая, – это ты будешь девочкам рассказывать про то, какой ты юродивый; просто будь готов, что в следующий раз я поступлю так же, как и вчера.
– Всегда готов! – вскинув в пионерском приветствии руку, отрапортовал Федор.
Отхлебнув чаю, он закурил.
– Кстати, – усмехнулся он тоскливо, – Прости меня; я ведь чего пришел… Прощения просить – это конечно… само собой. Иду к тебе и думаю, наверняка у тебя водка или пиво после вчерашнего осталось… Нальешь?.. а то так… неуютно… беспросветная зима, – и что-то бездомно-собачье появилось в его светло-карих глазах.
– Водка есть, – Дима открыл холодильник, достал бутылку водки, где еще оставалась добрая половина, и поставил ее на стол.
– Спасибо… а рюмку? – вовсе уже не тоскливо, а даже игриво спросил Федор.
– Вон, чашку возьмешь, – остановившись в дверях, все еще не веря, Дима внимательно вгляделся в его уже чистые оживленные глаза. – Неужели ты так ничего и не помнишь?