Госпожа Блюменталь, прекраснейшая из смертных, спала на большой, двуспальной кровати, устланной белоснежным бельем. Она разметалась на ней, золотистые, длинные волосы рассыпались по подушке, её сиси, её наливные яблочки, едва скрытые легкой белой ночной рубашкой, вздымались совместно с тяжким дыханием – госпожа Блюменталь спала неспокойно, а за ней, скрытый дверным косяком, из коридора наблюдал Мерзкий Француз В Цилиндре.
Он держался за косяк обеими своими мерзкими руками, выставив в комнату только свое мерзкое лицо и мерзко подхихикивал.
Он был действительно мерзок много чем. От верхушки его мерзкого, лоснящегося цилиндра, криво сидящего на лысой голове и ниже: золотым, мерзким моноклем на косящем вверх и в сторону глазу; жидкими, мерзкими усиками, напоминающими мокрые, облезлые куриные перья; редкими, гнилыми зубами на хихикающем рту; козлиной бородкой на маленьком подбородке; мерзким черным, линялым фраком, мешком сидящем на хилых плечах; мерзкой белой рубашкой, охватывающей воротником морщинистую длинную шею, и криво застегнутой на впалой груди; черными, заляпанными невесть чем брюками со штрипками; до кончиков грязных, лакированных туфель.
Госпожа Блюменталь вздохнула и открыла глаза.
– Мерзкий Француз В Цилиндре, друг мой, где вы? – позвала она, не вставая с кровати.
Мерзкий Француз В Цилиндре молчал и мерзко хихикал, глядя на нее.
– Я слышу ваш звонкий смех, – снова позвала госпожа Блюменталь. – Где вы, моя милая обезьянка?