Никита Королёв - Глаза смерти

Посвящается нашей кошке Пусе

Был уже день, когда я сел на кровать и подумал: «Сегодня Пуся умрёт». Всю весну, пока мы прятались от карантина на даче, наша кошка просидела в городской квартире одна; иногда только заходила таджичка, уборщица из нашего дома, чтобы за ней убраться и освежить еду и воду. А августе, перед тем, как уехать в Крым, мы отвезли её в гостиницу для животных в Котельниках (или, как мы шутили, «Котейниках»). Там Пуся провела полгода, пока мы не вернулись из Крыма. Тогда мама подыскала ей место подешевле – деревенский дом под Александровом, где пожилые супруги на деньги кураторов содержат бездомных животных. Забрав Пусю из Котельников, мама тут же, не заезжая домой, повезла её на электричке в деревню Струнино – челнок общей длиной километров двести. Выезд в Котельники я проспал. Хотел подъехать на Ярославский вокзал, чтобы хоть в Струнино поехать вместе, но, во-первых, опоздал, опять закопавшись в делах, а во-вторых, когда я уже вошёл в вестибюль метро, позвонила мама и сказала, чтобы я не ехал – вокруг «уёбище», повсюду полиция, кордоны, ограждения. В тот день был митинг. Я, сильно не упорствуя, развернулся и пошёл мимо Всехсвятской церкви в Ленинградский парк. Погода была ясная, снежная, и я наслаждался внезапно начавшейся прогулкой. Со взгорка в центре парка, на котором стояла часовня, дети катались на ледянках. Остановившись возле белого, похожего на ангела обелиска, я позвонил маме. Уже под периодические реплики голоса, объявлявшего станции, она рассказала о том, что ещё в такси Пуся обделалась. На это я сказал: «Надеюсь, из Струнино Пусю мы заберём уже мёртвой». Сказал с той пьянящей лёгкостью, с какой совершается и говорится всё, когда ты подхвачен порывом гнева. Мне казалось, я тогда лишь выразил общую надежду. Но мама, пусть даже внешне, её не разделяла. Проворчав что-то типа «нельзя так говорить», она продолжила: по вокзалу ходила какая-то задрипанная карлица с вывернутыми наоборот ногами и крыла всех матом; когда мама пошла мыть кошку в вокзальный туалет, к ней там пристала ещё какая-то сумасшедшая, которая передразнивала Пусино мяуканье. А сейчас на скамейке перед мамой воняет бомж, сидя в ожидании контролерской экзекуции. В общем, обыкновенное вокзальное «уёбище», как и было сказано ранее.

Мама вернулась только ближе к ночи, уставшая, измотанная, но без Пуси. Последние годы мамина жизнь была подчинена капризам и горестям старого больного животного. Пуся писала на кровати, Пуся постоянно и настырно требовала еды, по ночам Пуся скреблась под дверьми и сваливала с тумбочек всякую мелочёвку, чем провоцировала Луи, нашего йоркширского терьера, который тут же начинал гавкать, будя своим лаем маму.

Как-то, насмотревшись на мамины страдания, я пересказал ей сюжет рассказа «Черный кот» Эдгара По. Как главного героя неизъяснимо раздражает его кот, как он сначала его изувечивает, а потом и вовсе убивает. Особенно маме понравилась сцена в подвале, когда полицейский слышит мяуканье из-за стены, в которой замурована жена главного героя. Несмотря на актуальность темы, мама так и не прочитала рассказ (сколько себя помню, почти ни разу не видел её за книгой), но теперь её мученическая участь обрела некое культурное основание, а телефонные разговоры обзавелись литературными отсылками.

Я помню сцену: день клонится к вечеру, мама, не спав из-за Пуси всю ночь, с помятым измождённым лицом, выходит на кухню. За ней туда прошмыгивает кошка, подбирается к горшку с пальмой, за которым у неё миска с едой. Мама, разбежавшись, как футболист перед пенальти, и сдавленно ругнувшись, даёт Пусе ногой под бок, и та улетает с кухни. Слышится скрежет её когтей об паркет; мамино лицо скривилось в злобной гримасе; а я смеюсь, как смеюсь всегда над тем, над чем нельзя. И вот этот мяч улетел далеко-далеко, за сотню километров от Москвы, где ему за определённую сумму очень даже рады. Но теперь на лице мамы, сидящей понуро на кухне, написана жертвенность. И я злюсь не тому, что она всячески пытается меня уколоть этой жертвенностью, а тому, что знаю, что у неё есть на это полное право – я не помог ей с перевозкой Пуси. И я должен покорно под этими уколами стоять. Но именно потому, что должен, я не стою, и на мамины вздохи и слова об усталости отвечаю грубо. Тогда через жертвенность на мамином лице прорезается злоба.