Наталья Попова - Фаг

– Он героиновый наркоман.

– Он мой сын!

– Он безнадежен, Артур.

– Он пытался… Пытался завязать…

– Лучше бы он этого не делал. Тогда вероятность передозировки была бы меньше.

– Витя, я прошу тебя… Сделай что-нибудь!

– Я ввел ему антидот. Дыхание нормализовалось, давление повысилось. – врач осторожно, едва уловимо дотронулся до его плеча. – Но… необратимые процессы в организме… Отказ внутренних органов… Гипоксия головного мозга… Он почти труп. Остается только ждать. Совсем недолго ждать.

– Витя, пожалуйста… Не говори так… – прохрипел он, щурясь от слез, едким туманом застилающих глаза. Сквозь этот туман он видел прямо перед собой безмятежно спящего маленького мальчика. Хрупкие плечи едва угадывались под тонким больничным одеялом, веки слегка подрагивали, пытаясь угнаться за отголосками ускользающего сна, румянец разлился по щекам нежной пастелью… Этот мир не мог причинить ему зла. Только не ему.

Он впал в странное оцепенение, тело превратилось в неподвижную окаменевшую глыбу, для надежности прихваченную ржавыми обручами. Они сдавливали его со всех сторон, так, что кости ломало неумолимо нарастающей болью, глаза нестерпимо жгло, во рту пересохло.

Он помнил. Помнил, как бросил его, спящего вот так, двадцать лет назад. Как тихо, на цыпочках, вышел из детской, боясь быть пойманным в ловкий капкан детского непонимающего взгляда. Он ждал, пока сын уснет. Он прочитал ему лживую, лицемерную сказку. Он поцеловал его в теплое ото сна ушко. Не оглянулся на пороге. Не попрощался. Не попытался ничего объяснить. Он просто сбежал. Сбежал, как чумная крыса, дрожа от холодного страха перед доверчивым, беззащитным детским «Почему, папа?!»

На пороге он оттолкнул от себя чужую, теперь одинокую женщину, которая еще вчера была его женой. Он все сказал. Уже давно все сказал. Теперь ему оставалось только тихо прикрыть за собой дверь, чтобы не разбудить того, кто все еще был ему дорог. И уйти, волоча за собой старый потрепанный чемодан и неподъемную тяжесть страшной, всеобъемлющей вины, лениво развалившейся на устало поникших плечах.

– Витя… Помоги мне… Я с ума сойду, Витя. Я потерял его однажды, я не хочу больше. Я не смогу… – слова звучали глухо, барахтаясь в теплой соленой волне подступающих к горлу слез. Он всегда был сильным. Могущественным, безжалостным, вселяющим страх. А теперь страх сковал его самого. Он почти физически ощущал, как внутри него что-то хрустнуло и надломилось, как сухая ветка. Он закрыл лицо руками и заплакал. Он стоял над постелью своего умирающего сына, шатаясь от нахлынувшей на него слабости, он размазывал по лицу горькие слезы, он ничего не видел вокруг, кроме того, кого стремительно и безвозвратно терял, прямо сейчас, мгновение за мгновением. Он не мог отвести от него взгляд. Страшное, искаженное, изломанное лицо, с наляпанной на него желтой шершавой кожей. Белый налет на губах, опустошенные, словно выпотрошенные, глубоко запавшие глаза в обрамлении иссиня-черных впадин. Острые скулы, словно выступы свисающих с неба скал. Голубая венка на шее, живая, трепещущая, как весенний ручеек, не тронутая, не испоганенная холодным металлом жадной до крови иглы. Ему нестерпимо захотелось поцеловать ее, эту венку. Как единственную сохраненную частицу его настоящего сына. Припасть к ней губами, защитить, наполнить своим теплом. Вырвать ее из этого искореженного полумертвого тела. Вдохнуть в нее жизнь, чистую, настоящую, без боли и фальшивого синтетического кайфа. Как же так получилось, как же…

– Артур…

– Витя, не надо, не говори ничего! – взмолился он, сжимая пальцами уголок одеяла, под которым укрылся его ребенок. – Дай мне с ним попрощаться, прошу тебя, дай мне…

– Артур, я могу ему помочь. Но это очень рискованно. Это не может гарантировать, что он…

– Все что угодно, Витя! – Артур приблизился к нему, навис над ним тяжелым смазанным обелиском, слезы стекали по его лицу, как дождь по мутной глади стекла. Собирались на подбородке и с тяжелым стуком падали вниз, на линялый больничный пол, и без того пропитанный страхом и безнадежностью.