Мерилин Рей - Exuvium

Назойливое, нескончаемое моргание старой, пыльной лампочки в полутёмной палате ничуть не раздражало, не привлекало к себе никакого внимания, так же как и периодическое, частое пищание монитора. Тот стоял на тонкой металлической ножке, напоминал невзрачный, недавно распустившийся отвратительный бутон. Однако смотрели на него обычно чаще и пристальнее, чем на огромные прекрасные букеты, да и искренних эмоций этот «цветочек» повидал немало: и грусть, и радость, и страх. Даже сейчас потухший взгляд, устремлённый в сторону мелькающих цифр, выделяющихся на чёрном экране, постепенно наполнялся надеждой, стоило только увидеть хоть какую-то, пусть и слабую, но положительную динамику жизненных показателей. Одни ровные, ритмичные скачки на прямой зелёной линии, совпадающие с заглушённым писком чего стоили. В таких случаях ни о каком раздражении не шло и речи.

В душном, переполненном специфическими, незнакомыми запахами приближающейся смерти Шелби и очнулась. Покрасневшие серые глаза наконец оторвались от монитора, снова стали метаться по палате, пытаясь зацепиться за то, что, по её мнению, могло принести хоть какое-то облегчение. Светло-зелёные стены с трещинами, покрытые пылью, повидавшие немало чужих слёз, будто устремили на сжавшуюся девушку свои сочувствующие взгляды. Уж они, как никто другой, понимали её в тот момент, когда остальные не могли. Хотя на обшарпанном столе, который, видимо, вытащили работники больницы из пыльной кладовки, стояло множество подношений от местных жителей.

Некоторые приносили небольшие букеты, кто-то – мягкие игрушки, были среди этого обилия безделушек и сладости, завёрнутые в яркие обёртки. Будто от них человеку, висевшему на волоске от смерти могло стать лучше. Шелби до скрежета сжала зубы, будто хотела сейчас ими перегрызть глотку каждому, кто сделал палату похожей на мемориал.

«Выздоравливайте», «Скорейшего выздоровления», «Поднимитесь, шериф Эртон, защитите нас от зла» – надписи на небольших плакатах и записках расплывались во время очередного прилива слёз, и девушка отвернулась, чтобы не видеть их.

– Как же глупо, – прошипела она, позволяя себе злиться. Здесь её никто не слышал, не сочувствовал и не видел такой жалкой.

Единственный человек, который понимал её и искренне любил, сейчас лежал на одной из коек: на той, что стояла ближе к окну. Всего их было три, но остальные две пустовали. А как хотелось, чтобы палата была вовсе свободна от пациентов, а человек с перевязанной головой, бледный, словно мертвец, улыбнулся ей, взял за руку и сказал, что они сейчас вместе пойдут домой. Но изо рта Уильяма Эртона, шерифа города Апостема^>1, вместо слов вырывалось только спокойное, шумное дыхание. Глаза его были закрыты, а веки потемнели, ввалились, будто грозились и вовсе утонуть в глазницах.

Сколько Шелби ни уговаривала себя уйти, прекратить ужасную пытку, оставить в покое измученного тяжёлым ранением отца, она упрямо ждала его пробуждения. Как можно было есть, спать и беззаботно жить, когда единственный близкий ей человек лежал без сознания в реанимационном отделении? Она пообещала себе, что обязательно дождётся его, даже если придётся ночевать в больнице. Приобретение спального мешка в ближайшем походном магазине не составило бы никаких проблем.

Только за окном уже давно стемнело, а на белых настенных часах маленькая чёрная стрелочка медленно двигалась по циферблату, неумолимо приближаясь к десятке. И как только она дёрнулась в очередной раз, пересекая собой цифру, в палату зашла медсестра.

– Вы ещё здесь? – беззлобно спросила женщина лет пятидесяти, поставив возле двери ведро с мутной жидкостью.

Тошнотворный запах хлорки сразу ударил в нос, и побледневшая девушка пошатнулась, будто ведро выстрелило в неё этой отвратительной жидкостью, смрад которой она с детства не переносила. Если бы с утра у неё в желудке была хоть какая-то еда, её бы точно вырвало прямо на кафельный пол. К счастью для местной работницы, рвотный позыв осел в горле комом, который не собирался сдвигаться с места. Шелби прокашлялась, чтобы избавиться от неприятного ощущения, затем слабо кивнула, пряча помутневший, усталый взгляд от зорких глаз женщины. К ней постепенно начала возвращаться чувствительность, стоило услышать тихое копошение: сразу заныла поясница от долгих и неловких посиделок на металлическом стуле, а глаза жгло из-за солёных слёз.