Максим Толмачев - Экзамен в школе смертников
© Максим Толмачев, 2025
ISBN 978-5-0067-4830-9
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Тропа к Месту Смерти
– Я не человек. Я – результат выбора, сделанного не мной.
Пятеро шли гуськом. Не потому, что кто-то приказал – просто так легче. Каменные плиты под ногами были отполированы шагами сотен таких же. Или тысяч. Местами плиты дышали теплом: под ними шли трубы, в которых бежал нагретый воздух. В крепости Ом Ахала не было отопления. Тепло нужно только телу, а тело – лишнее.
Впереди – Арджан. За ним – Техбаир, Касиян, Леела и Джаан. Последний обернулся один раз. В глазах не было страха. Только попытка отыскать ещё хоть что-то, что не стерлось.
Они были сиротами. Каждый.
Кого нашли в подвале с гниющей матерью.
Кто родился в лагере, где небо было видно только сквозь решетку.
Кто шёл сражаться за братьев, а остался без имени.
Все они – усыновлённые орденом.
Непрошенные, но взятые. Брошенные, но спасённые.
Им дали новое:
– постель;
– хлеб;
– Чалму;
– боль…
С первого дня их учили. Били и лечили. Молили и морили. Кто выжил – начал задавать вопросы. И с каждым ответом становился слабее. Пока не переставал спрашивать. Это считалось просветлением.
За каждым из них тянулась верёвка – простая чёрная нитка, завязанная на поясе. Так пятёрки шли по коридорам – связанными. Развязать себя мог только тот, кто больше не возвращается.
Сегодня – день экзамена. Сегодня – кто-то развяжет.
– Не я жив, – тихо сказал Касиян, тяжело ступая. – Я назначен.
– Повтори, – бросила Леела. У неё был острый голос, как у лезвия с правильной заточкой.
– Не я жив. Я назначен, – повторил он без запинки.
– Верно, – одобрил Техбаир. – Это из «Комментариев к воле».
– А ты знаешь, кто их написал? – спросил Джаан, и в его голосе было нечто странное: не детство, но ещё не вера.
– Тот, кто перестал дышать.
– Кто оставил тело.
– Кто научился умирать на вдохе, – ответили трое одновременно. Синхронность – второй признак готовности.
Арджан молчал. Он знал, что слова – отражение внутренней программы. Чем меньше слов, тем меньше уязвимость.
Он просто шёл. Его рука легонько касалась рукояти Оружия под плащом. Не хваталась – прикасалась. Имя этого Оружия он дал ночью, на второй год тренировок, когда впервые увидел, как умирает брат. Никто не знал имени. Никто не касался. Он сам вырезал его на внутренней стороне ножен, а потом засыпал золой и замазал воском.
Они вышли на Площадь Тени. Слева – казармы. Справа – столовая. Впереди – Место Смерти. Огромный круг, залитый белым светом, вырезанный в плитах, словно жерло. Никто не ступал туда без разрешения. До экзамена – запрещено даже смотреть прямо на него.
На трибуне – Учитель. Не Гуру. Не наставник. Не отец.
Живой Учитель.
Его лицо скрыто маской. Всегда. Это не защита. Это принцип.
Считается, что тот, кто видит лицо Учителя – теряет индивидуальность навсегда. Не в переносном смысле. Просто перестаёт существовать.
– Пятёрка 117. Подойдите.
Они шагнули к кругу. Верёвка натянулась – но не порвалась.
Учитель наклонил голову.
– Кто первый?
Никто не ответил.
В Ордене нет добровольцев. Только выбранные.
Голографический клинок замерцал в его руке – символ выбора. Он провёл лезвием по воздуху – и свет остановился на Касияне.
Касиян кивнул. Снял верхнюю накидку. Расстегнул пояс. Обнажил корпус. Пояс на нём – один из новых: «Модель А-21/бета». Оптоволоконный контур. Заряд на пульсовом излучении. Неметаллический. Невидимый для сканеров. Разрыв – в радиусе 1.8 метра.
Он вошёл в круг. Щелчок. Тишина…
И взрыв.
Касиян исчез. Не распался. Не закричал. Просто – перестал быть.
Кровь окатила дугу арены. Арджан не моргнул. Леела медленно сжала зубы. Джаан слегка пошатнулся, но не от страха – от перенапряжения.
Учитель кивнул:
– Верный. Первый. Чистый. Такова воля.
Он обернулся:
– Кто следующий?
Еда, как награда
– В каждом из нас было что-то такое, что мы хотели убить раньше, чем убьют нас.
Кровь на плитах уже впиталась в камень. Пояс Касияна сработал так, как учили: внутренний взрыв, направленный на себя, полное испарение. Никаких фрагментов. Ни руки. Ни глаза. Ни ремешка от чалмы. Только запах жжёного белка и дым, который не рассеивался, а как будто впитывался в воздух.