Эмиль Золя - Его превосходительство Эжен Ругон

Президент палаты депутатов еще стоял, выжидая, чтобы унялся легкий шум, произведенный его прибытием. Наконец он сел, проговорив небрежно и вполголоса:

– Заседание открыто.

Он распределил по порядку законопроекты, лежавшие пред ним на бюро. Слева близорукий секретарь, уткнувшись носом в бумагу, читал протокол последнего заседания. Никто из депутатов не слушал того, что он бормотал себе под нос. В зале было шумно, и чтение секретаря слушали одни лишь пристава, державшие себя очень чинно, в противоположность бесцеремонным позам депутатов.

В заседании нельзя было насчитать и ста членов. Одни из них, полуопрокинувшись на красных бархатных скамейках, уже дремали, устремив глаза в какую-то неопределенную точку; другие, сгорбившись над пюпитром под бременем скуки публичного заседания, тихонько выбивали пальцами по красному дереву какие-то мелодии. В полукруглое окно, вырезавшееся на небе серым овалом, проникало дождливое майское утро и равномерно освещало строго-торжественное убранство залы. Свет, скользя по красным скамейкам, расположенным уступами, там и сям отражался розовыми пятнами на пустых местах; за спиной президента белелись статуи и лепные украшения.

Один из депутатов, на третьей скамейке, стоял в узком проходе. Он с озабоченным видом тер рукою жесткую седоватую бороду, узкой полоской обрамлявшую его лицо. Мимо него прошел пристав; он остановил его и вполголоса спросил о чем-то.

– Нет, г. Кан, – отвечал пристав, – г. президент государственного совета еще не прибыл.

Кан сел и, внезапно повернувшись к своему соседу по левую сторону, спросил:

– Скажите-ка, Бежуэн, не видели ли вы сегодня утром Ругона?

Бежуэн, маленький, худенький, черненький человечек, угрюмый с виду, рассеянно поднял голову с моргающими глазками. Он писал письма на синей бумаге с бланком: «Бежуэн и К^>0., хрустальный завод в Сен-Флоране».

– Ругона? – повторил он. – Нет, я его не видал. Я не успел зайти в государственный совет.

Бежуэн степенно принялся снова за работу. Справившись с записной книжкой, он стал писать второе письмо под смутное бормотанье секретаря, кончавшего чтение протокола.

Кан опрокинулся на спинку скамьи и скрестил руки. Лицо его, с крупными чертами и большим носом, обличавшим еврейское происхождение, сохраняло по-прежнему недовольное выражение. Он смотрел на золотые розетки потолка, потом взглядывал, как дождь колотил в эту минуту в полукруглое окно, а затем, не зная, куда деть глаза, принялся внимательно рассматривать сложные украшения большой стены, как раз напротив. На двух концах ее ему бросались в глаза панели, обтянутые зеленым бархатом и покрытые позолоченными украшениями. Окинув взором колонны, между которыми высились аллегорические мраморные фигуры Свободы и Общественного порядка, он уставился, наконец, на зеленую шелковую завесу, скрывавшую фреску с изображением присяги Луи-Филиппа конституции.

Между тем секретарь сел. Шум в зале не прекращался. Президент, не спеша, перелистывал бумаги. Он машинально придавил пружину колокольчика, громкий звон которого, однако, не прекратил разговоров. Встав среди этого шума, он постоял с минуту в ожидании.

– Господа, – начал он, – я получил письмо… – Он умолк и снова позвонил, подняв свое серьезное и скучающее лицо над монументальным бюро, с панелями из красного мрамора, обложенными беломраморным бордюром. Застегнутый сюртук президента выделялся на барельефе, находившемся позади бюро, и пересекал черной линией пеплумы статуй Земледелия и Промышленности, с античными профилями.

– Господа, – повторил президент, добившись, наконец, сравнительной тишины, – я получил письмо от г. де-Ламбертона, в котором он извиняется, что не может присутствовать на сегодняшнем заседании.

Послышался тихий смех на одной из скамеек, шестой счетом, стоявшей напротив президента. Юный депутат, лет двадцати восьми не более, зажимая себе рот белыми ручками, тщетно пытался заглушить серебристый смех, напоминавший смех хорошенькой женщины. Один из его собратьев, громадного роста, придвинулся к нему и спросил на ухо: