Эфраим Баух - Эффект бабочки. Израиль – Иран: от мира – к войне, от дружбы к ненависти
Глава первая
Документы, восставшие из небытия
…Секретные документы необходимо пускать под нож дважды, под разными углами…
Из инструкции.
Эффе́кт ба́бочки – термин в естественных науках, обозначающий свойство некоторых хаотичных систем. Незначительное влияние на систему может иметь большие и непредсказуемые эффекты где-нибудь в другом месте и в другое время. Так это явление назвал Э.Лоренц: бабочка, взмахивающая крыльями в Айове, способна вызвать лавину эффектов, которые могут достигнуть высшей точки в дождливый сезон в Индонезии.
Из научного исследования о детерминированном хаосе.
«Небольшие различия в начальных условиях рождают огромные различия в конечном явлении… Предсказание становится невозможным».
Анри Пуанкаре.
18 июля 1977 года
Одиннадцать дней назад – седьмого дня седьмого месяца семьдесят седьмого года – я впервые в жизни пересек границу страны, в которой пожил более сорока синайских лет. И походил я не столько на композитора Глинку, который плюнул в ее сторону, очутившись за шлагбаумом, сколько на помятого Иону, только что вышедшего из чрева кита, но пребывавшего в этом чреве гораздо дольше, чем пророк.
Поезд шел из Кошице в Братиславу.
На клочке испорченного бланка декларации, сохранившемся в кармане, я записывал возникающие строки. Так закладывают памятную записку под фундамент, на котором начинают расти стены нового пространства жизни, строки, написанные на дымящихся развалинах отошедших лет –
Из сузившейся до мерцательного сердечного ритма щели Чопа, через металлические пустоты вокзала в Братиславе, поезд внезапно вырвался в раздвинувшееся пространство – так внезапно раздвигают смысл жизни – все тот же советский поезд, но уже как бы иной. Даже проводник весь как-то сник и стушевался.
Своим беспокойным задыхающимся бегом рассекал поезд западную Европу, ее благополучие и сытость, отбрасывая облака, косо и низко идущие на восток, в охваченные хронической паранойей депрессивные пространства России.
В Израиль мы улетали в ночь на десятое июля.
Полицейские машины сопровождали наш автобус сквозь раскинувшуюся в бюргерском сне Вену. Столь привычно и тревожно полицейские, с оружием наперевес по сторонам, вели нас гуськом в темень плоских пространств, к трапу.
Рассвет обозначился в иллюминаторах Средиземным морем.
Воочию я дожил до того места и того мига, когда своими глазами увидел, как воды отделяются от неба. На разреженных высотах, окутанных голубым туманом, над горько-синими безднами вод, пилоты общались с пассажирами по микрофону, подобно ангелам, на древнееврейском языке.
На таких высотах быстро привыкаешь к обыденному звучанию древнееврейской речи, к первому слову Сотворения мира: «Бэрейшит» – «В начале…»
Слово это означает любое начало, пока продолжается жизнь под солнцем, в том числе и миг, когда неожиданно и сразу под крылом возникла полоса берега, море домов прибрежной равнины, летное поле.
Первый взгляд с трапа был брошен в марево средиземноморского июля.
Комом к горлу подступили дальние размыто-синие очертания, единственные в этом месте.
Иудейские горы.
И вот я уже семь дней на этой земле.
В центре абсорбции, в Рамат-Гане, я сплю целыми днями, словно пытаюсь сном одолеть страшный перепад давления.
За снами стоит Франсиско Гойя: измотанный за последний год разум порождает чудовищ.
Властные безликости из отошедшей жизни пляшут вокруг меня, гонят и не «пущают», прельщают предательством, дышат в затылок, угрожают застенком. Они слюнявят мои рукописи в своих издательствах, более похожих на следственные камеры, грозят припечатать, тянут с визой, как вытягивают последние жилы, рассматривают паспорт и так и эдак, как будто до последней секунды подозревают во мне тайного контрабандиста.