Юрий Сушко - Эдуард Стрельцов: в жестоком офсайде

Большой и добрый, в чем-то слабенький,

Он счастлив был не до конца.

Тень жгущей проволоки лагерной

Всплывала изнутри лица.

Евгений Евтушенко. «Эдуард Стрельцов»

– Ну что, футболёр, не спится? – раздался голос с нижней шконки. – Все возишься, слышу, ворочаешься… Совесть, что ли, покоя не дает?.. Да я шучу, не обижайся…

Почуяв табачный дымок и хрипловатый голос, Эдик спрыгнул со своего яруса.

– Здравствуйте, я – Эдик. Не пойму я что-то, то ли утро сейчас, то ли вечер.

– Ночь.

– Не угостите? А то я как-то… – помявшись, проговорил Стрелец.

– Поиздержался чуток? Бывает. Кури! – Сосед, cухопарый мужик лет сорока-сорока пяти, с коротким седоватым ежиком и колючими глазами, протянул пачку «Беломора». – Да, и учти на будущее: курево здесь – живые деньги. – И тут же спросил с усмешкой: – А как же спортивный режим?

– Так на кой он мне теперь? – Эдик присел рядом и всласть затянулся папироской. – Хорошо.

– Что, уже не думаешь вернуться к игре в мячик?

– Да разве от меня это зависит?

– Не скажи. Все должно в этой жизни от тебя самого зависеть. – Сосед протянул руку: – Николай Загорский, Загора… Не слыхал? А вот я о тебе много слышал и много знаю. Даже на поле тебя видел, чемпион. Красиво играешь, загляденье!.. – Он встал, прошелся по камере. – А знатные нам с тобой, Эдик, хоромы достались. Шконки двухъярусные. И больше – ни души! По соседству братва в очередь спать пытается… Вообще, Бутырка – самая старая тюрьма в Москве… Тут, знаешь, какие люди сиживали? Сам Емелька Пугачев, даже «железный Феликс», потом уже шушера: троцкисты, враги народа…

Загорский замолчал. Потом снова заговорил, сменив тему на то, что наболело:

– Статья тебе, парень, светит, конечно, кислая. Таких на зоне не жалуют. В момент «опетушить» запросто могут. Но ты не переживай. В Бутырках тебя никто тронуть не посмеет. А на зоны я нужные «малявы» зашлю. Я ведь дело твое следственное читал, знаю. Натуральная «подстава». Крепко кому-то ты насолил, паренек, очень крепко. Простить не могут.

– Да кому я мог насолить? – Эдик был в полной растерянности. – Кому дорогу перейти?

– Вот уж этого не знаю, – покачал головой Загорский. – Но кому-то из самых «верхних»… Ладно, Стрелец, давай напоследок еще разок курнем – и мне к своим пора возвращаться. Повидался с тобой, и ладно. А вертухаев я предупрежу, обижать не станут. Вот только «чистуху» ты все-таки зря написал. У нас как говорят? Чистосердечное признание – прямой путь к увеличению срока.

– Да это просто наваждение какое-то было. Следователь золотые горы обещал, вот я и поддался, дурачок…

– Они на это мастера.

– Николай, – подсел поближе Эдик, – вот вы человек, как я понимаю, опытный, бывалый. Как считаете, что меня ждет?

– Как известно, только одному Иисусу Христу было разрешено Господом Богом познать свою судьбу. Это, во-первых, – усмехнулся Загорский. – Во-вторых, я же не предсказатель, а просто человек, знающий жизнь и ее законы. Судьбу не обманешь, но если действовать с умом, от некоторых ее ударов можно увильнуть. Как уже сказал, кое-какие меры я предпринял, помогут. Кроме того, и адвоката я тебе нормального подгоню, доку. Зовут Миловский Сергей Александрович. Запомни. – Он покосился на молодого сокамерника и вдруг предложил: – Спиртика тяпнешь, Стрелец? Давай-ка кружки. Да и водички зачерпни. На запив. – Сам извлек откуда-то из-за пазухи плоскую металлическую фляжку, разлил понемногу: – Ну, Стрелец, удачи тебе. За встречу, за знакомство. – Опустив кружку, отставил ее в сторону и усмехнулся: – А ты веселый парень, Эдик. Мне твою «явку с повинной» показали, я до слез ухохотался. Это же надо такое сочинить: «Мы были на даче. Никакого изнасилования я не совершал и ничего про это не знаю…» Хорошо повинился. Не «явщик» из тебя, а чистый Зощенко…

Загорский спрятал фляжку, поднялся со шконки, оставив на ней пачку «Беломора» и спички, подошел к металлической двери и трижды негромко постучал. Эдик даже не услышал, настолько тихо она отворилась, и его таинственный ночной сосед выскользнул из камеры, затем так же беззвучно лязгнул замок.