Софи Демур - Дух долины смерти

В основу этого рассказа положены реальные события, которые автор связал невидимыми нитями времени. И пазл сложился….

Мне кажется, это произошло совсем недавно, тогда я был ещё маленьким мальчиком сопливого детсадовского возраста, причём, сопливого не в переносном, а прямом смысле этого слова. Сначала кашель, высокая температура, аспирин, горчичники и даже уколы. Потом жар спал, кашель утих, а сопли упрямо текли. И наша участковая медсестра не давала разрешения на посещение садика. К слову сказать, я был этому очень рад: дома оставаться мне было не с кем, и все родные брали меня по очереди с собой на работу.

Сегодня я достался бабушке. Кстати, не самое приятное времяпрепровождение, потому что она, как обычно, заперла меня в тёмной комнате без окон и с решёткой на дверях. Стены комнаты были выкрашены зелёной масляной краской; потолки необыкновенно высокие, и где-то там, почти в небесах, прямо на проводе, без абажура болталась тусклая лампочка; кушетки, затянутые мерзкой клеёнкой оранжево-коричневого цвета, были намертво прикручены к полу. Единственным пятном надежды на связь с внешним миром, служило небольшое полукруглое окошечко. Знаете, такие раньше были на почте или в сберкассе. На нём тоже стояла решётка, и оно неплотно прикрывалось белой дверцей без ручки. Через небольшую щёлку из соседней комнаты ко мне пробивался лучик света. Я знал, что там за стеной работает моя бабушка, и ей мешать никак нельзя, потому что это была амбулатория Скорой помощи. А я сидел в изоляторе для буйных, пьяных и прочих антисоциальных элементов, которых в больницу не принимали, а адреса они сказать не могли или не хотели. На Скорую их привозили редко, а если и привозили, вскоре забирали милиционеры для оказания дальнейшей помощи. И кроме того, сегодня был понедельник, а по понедельникам, как говорила бабушка, больных с таким диагнозом практически не бывает, потому что их вылечили ещё в пятницу и субботу. Почему так, я не совсем понимал, но верил на слово, что бояться мне здесь некого.

Было ужасно скучно. Цветные карандаши не спасали. Сначала я рисовал кривых зелёных человечков, самолётики и машинки. Потом просто разноцветные каляки-маляки. И думал, чем бы занять себя. Мне представлялось, что за этими зелёными стенами строители древности оставили какой-то клад или ещё лучше: партизаны при отступлении замуровали секретные документы и пистолет военных времён. И мне страшно хотелось отковырять со стены старую краску и кусочки отставшей штукатурки, но я гнал от себя эти неправильные мысли, так как знал, что если начну искать клад, мне может потом здорово влететь от бабушки.

Затем мне удалось дотянуться карандашом через решётку до белой дверцы в овальном окошечке и приоткрыть её чуть шире. Теперь я тайком мог наблюдать за бабушкой и той кутерьмой, что творилась в соседней комнате. Бабушка была в белом накрахмаленном халате и в нём больше напоминала доктора, нежели бабушку. Но ей я всё равно доверял больше, чем остальным врачам, которых, по правде сказать, я не просто боялся, а ненавидел, не то, чтобы всей душой, но телом уж точно, потому что с ними связаны боль, противные таблетки и эта тошнотворная штука, которой смотрят горло. В амбулаторию то и дело входили врачи с тяжёлыми металлическими чемоданчиками. Все в основном были серьёзными и сосредоточенными. Сухо бросали разные цифры и странные слова:

– Пополнить. Три системы. Десять дротоверина. Десять анальгина. Пять дибазола…

По рации то и дело доносилось:

– Первая бригада на выезд: улица Ленина, 10, квартира 70. Мужчина. 60 лет. Плохо с сердцем.

– Третья бригада на выезд: Нахимова, 3, квартира 27. Экстренно. Отошли воды.

Случались короткие минуты затишья. В это время бабушка что-то писала на маленьких листочках, заносила какие-то пометки в журнал, пересчитывала ампулы и раскладывала их по коробочкам и ящичкам.

Вдруг фурией в амбулаторию вкатилась небольшого росточка круглая тётка с кашлатыми бело-пепельными волосами на голове и начала громко орать, размахивая своими пухлыми ручонками. Визжащим голосом и шарообразной курчавой головой эта врачиха мне напоминала болонку, которой наступили на хвост, и она теперь гавкает, не унимаясь, то ли от обиды, то ли из вредности. Я уже знал, что эту медицинскую фурию зовут Батычка, и она здесь типа главная. Я отодвинулся подальше от окошка, чтоб она нечаянно меня не заметила.