Витольд Недозор - Дочь Великой Степи. Танец клинков

Выехали затемно. Одной Гипсикратии это не удалось бы, но Теокл – видный гражданин полиса, да и время сейчас мирное… В общем, для него и тех, кто с ним, без слов распахнули половину огромной створки ворот в городской стене.

Наверно, и соответствующая мзда помогла: стражники, похоже, уже ждали их появления. Что ж, пусть так.

Мощеная дорога вскоре закончилась, и теперь копыта без стука ударяли о грунт торной тропы.

У Теокла было два «блистательных коня» – то есть таких, с которыми мужчине его положения, случись война, надлежит выезжать на защиту полиса. То, что он, наварх-кораблевладелец, в этом случае, скорее всего, будет сражаться на море, а не на земле, значения не имело: видный гражданин Синопы должен быть готов пополнить ряды городской кавалерии.

Один из таких коней сейчас был под Теоклом, а другого он без колебаний предложил Гипсикратии. Это мало кто из сограждан понял бы, а тем более одобрил, но Теокл никогда не забывал, что его жена – скифянка!

Впрочем, она отказалась, выбрала конька попроще и, главное, поспокойней. Блистательному коню будет скучно всю дорогу рысить рядом с третьей лошадью, добронравной малорослой кобылой, он, чего доброго, начнет ускорять аллюр, показывать норов – и, хотя Гипсикратия сумеет с ним справиться, сейчас это совсем ни к чему.

Третья лошадь была самой спокойной из всех, что стояли в конюшне Теокла. За это достоинство ее сейчас и выбрали. Ну и потому, что шаг ее еще мягче нрава.

Только такой и можно доверить столь драгоценный груз…

Вот странно: первую часть своей жизни Гипсикратия, тогда еще Зиндра-«Искорка», и не подумала бы удивиться или обеспокоиться, увидев детскую люльку на лошадиной спине. Кажется, ее собственные первые воспоминания были связаны с такой люлькой: мерно колышется небесная синева над головой, слышен запах конского пота, конский храп… спокойный голос мамы, тоже едущей верхом, ведущей в поводу лошадь с ее, Зиндры, колыбелью…

Лет до трех степняки на переходах возят детей вот так. А потом ребеночек чуть ли не сразу приучается сам взбираться на коня, самостоятельно рысить по бескрайней степи с маленьким луком и запасом стрел-тростинок в горите – и это тоже никого не беспокоит.

Гипсикратия невольно вздрогнула. Склонившись в седле, уже который раз проверила, надежно ли закреплена люлька на седельных ремнях – и надежно ли помещено там ее главное сокровище, туго спеленутое, мирно сопящее во сне. Кобыла (ее звали Ксанфа, «Рыжая») фыркнула успокаивающе, даже, кажется, насмешливо: «Да что ты, дурочка, не тревожься: я сама мать, знаю, кого везу…»

– В ней наша кровь, твоя и моя, – произнес Теокл, не оборачиваясь. – Когда придет срок, Олимпия вырастет отважной всадницей. Потому я сегодня и…

Он не договорил.

– Может быть, все же расскажешь, что ты задумал показать нам, муж мой? – спросила Гипсикратия. – Нечто столь важное и значительное, что оно будет понятно даже годовалой девочке…

Из уст обычной синопской жены этот вопрос, наверно, прозвучал бы слишком дерзко – но, с другой стороны, эллинка из хорошей семьи не оказалась бы посреди ночи за городом. Верхом, рядом с супругом – и с лошадью в поводу, на спине которой посапывает в скифской люльке малышка-дочь.

– Нет, любимая.

Гипсикратия видела лишь спину Теокла, но была уверена, что он улыбается.