Пекка Юнтти - Дикая собака

Pekka Juntti

Villikoira

* * *

Сайми, Эелису и Юхо посвящается – без вас не было бы ничего

Ощущаешь запах смолы, помета глухарки в покинутой ямке под снегом, едкий запах сохатого, выполняющего свое дело в питомнике.

Чувствуешь градинки пальцами ног, цепкую хватку голода, леденящий воздух в ноздрях.

Видишь падающие тени лесных исполинов, космы бородатого лишайника в заповеднике, темные пики гор, согнутый пургой березняк – как белые ребра задранного оленя-самца, и залитую лунным светом поляну, по глади которой скользит тень лисицы.

Слышишь призывную трель мохноногого сыча, щебетанье беспечно скачущих синиц, прыжок летящей в ельнике куницы, просыпающийся в кронах ветер и собственное дыхание, монотонное шуршание своих шагов по снегу – шагов родом из вечности, уходящих одновременно в никуда и пронизывающих все.

Бежишь сквозь ледяные покровы, через холмы, следуешь по замерзшему руслу ручья, на дне которого затаились окуни и хариусы. Шаги раздаются вновь и вновь, проходят сквозь века, становятся их частью, сливаются с белым пространством.

Исчезаешь.

Где высятся ясные волшебные горы Скандинавии и розы кругом,
Тенгелиё струит свои быстрые воды.
Джеймс Томсон. «Четыре времени года»[1]

Самуэль

День третий

Родился я трижды, но на этом все и кончится. В этих углах блуждает смерть.

Появился на свет девятнадцать лет четыре месяца семь дней и шестнадцать часов назад. Перелистал назад книгу жизни, было время.

Ворвался в этот мир среди ярких огней центральной больницы, с овальной головой, покрытой кровью и плацентой, хотя отец всегда говорил, что парни Сомернива рождаются в шахте. По его мнению, шахта – место мужчин нашего рода, мы принадлежим ей, и, вероятно, это действительно так, хотя я всегда сопротивлялся этому. Я не раскаиваюсь в непослушании, хотя сижу теперь, съежившись, в этой несчастной бревенчатой лачуге посреди огромного леса, ветер стучит в окно еловой веткой порой так сильно, что, кажется, можно обмочиться от страха. Надо в сумерках прокрасться и сломать ее.

Когда начались схватки моего второго рождения, атмосфера была напряженной, но в итоге все прошло хорошо. Едва я закрыл за собой дверь дома и направился к своей «Тойоте-Хайлакс», роды уже начались. Был уверен, что в окне шевельнулась занавеска, и свет позднего лета отразился в седых волосах женщины. Родившая меня мать хотела видеть, как кто-то осмеливается делать по-своему, – подобное случалось у нас нечасто. Она смотрела, как сын уходит из дома, оставив позади все, для чего его растили.

Ждать, что отец подойдет к окну, было бессмысленно. Он раздраженно ерзал в своем кресле, держа ноги на скамеечке и шевеля пальцами в слишком просторных шерстяных носках. Делал вид, что ищет с помощью пульта дистанционного управления программу, напоминающую гонки формульного типа, хотя отборочные соревнования в Монце состоятся только в выходные. Результаты предыдущего Гран-при в Бельгии были столь огорчительны для финской команды, что старик горевал по этому поводу много дней, как о поражении в мировой войне.

Я выехал задним ходом на улицу Хеленантие, включил первую скорость и дал газу больше, чем требовалось машине. Она и на второй уже трогается за счет крутящего момента, но я решил перестраховаться. Чудо рождения нельзя запороть похвальбой.

Третий раз я родился здесь, на этих облюбованных мышами нарах, на столе, на лестнице хижины, на прибрежной скале. Было лето, жарко. Ждал этого годами, а когда случилось, то оказалось грандиознее, чем мог себе вообразить, но я не смутился ни на мгновение.

Между моим вторым рождением и этим мгновением прошло триста восемьдесят семь дней и семь часов. В этот период я действительно жил. Все предшествующее время можно назвать либо подготовкой к жизни, либо ее неосознанным восприятием – дело вкуса, но я бы поменял каждый год того времени на один час

Следующая страница