Алиса Дерикер - Девушка без отчества

Меня зовут Вика Лебедева, мне восемнадцать лет (но в этом году уже будет девятнадцать!) и у меня нет отчества. Когда я знакомлюсь с кем-то, я всегда вспоминаю тот фильм: «Бонд, Джеймс Бонд».

У большинства детей есть мама и папа, а у меня всегда была только мама, и это потому, что в свидетельстве о рождении вместо имени отца у меня стоит прочерк. Нет, это не совсем так, у меня был ещё отчим (впрочем, почему «был», он и есть, с ним ничего не случилось) – дядя Боря, они с мамой поженились, когда мне было года четыре, и развелись, когда мне исполнилось двенадцать.

В школе я говорила, что когда вырасту, стану Верой Борисовной, но мама сказала, что нет. Я спрашивала, почему у других детей из моего класса есть папы, а у меня отчим, я пыталась понять, в чём разница. И ещё почему у других детей, у которых нет ни папы, ни отчима, всё-таки есть отчество, а у меня отчества нет, но мама только отвечала: «так бывает».

Нет, снова не то. Мысли путаются, и мне сложно говорить. А всё потому, что моя мама вчера умерла. У неё была аневризма где-то в голове, это выяснилось не так давно. Началось с того, что у мамы стала сильно болеть голова, и она падала в обмороки, а потом вот выяснилось. Врачи говорили, что она может прожить ещё и год, и десять, но она прожила всего пять месяцев после того, как об этом узнала. Вчера она просто ушла на работу, как всегда, а потом мне позвонил дядя Боря и сказал, что мамы больше нет.

Это я потом узнала, что маме стало плохо, когда она пошла в туалет, и её нашла клиентка. Клиентка вызвала скорую, и позвонила дяде Боре, потому что оказалось, что это какая-то его знакомая. Маму увезли в больницу, и в больнице её не стало. Я до сих пор не могу в это поверить.

Я всё думаю, не связано ли это с тем звонком? Накануне вечером я услышала, как мама смеётся на кухне. Я поняла, что она разговаривает по телефону, но никак не могла понять с кем. Просто я никогда не слышала, чтобы она смеялась таким смехом. Не могу описать каким «таким» – красивым. Так не разговаривают с подругами, и тем более, с клиентами. И с бабушкой она не могла так смеяться – никогда она с ней так не говорила. Мама сразу мрачнела, когда бабушка начинала ей что-то выговаривать.

Я вошла на кухню когда она уже закончила разговор. Она что-то мурлыкала себе под нос, и я остановилась в дверях.

– Мам, кто звонил?

– Твой отец.

В этот момент мир перевернулся. Не то, чтобы я думала, будто он умер, или что-то такое, я думала, конечно, о нём, но думала как-то абстрактно: ведь он мог быть из другого города, например, или даже из другой страны, или его могло вообще не быть. Не в смысле не быть среди живых, мне сложно это сформулировать, это не про смерть. Его могло бы вообще не быть, в смысле – не быть как живого человека. Как человека в моей, ну, или в маминой жизни. Что-то вроде донора спермы: физически он как бы есть, но как личность – нет, как-то так. Одна клетка – это же не весь человек.

А оказалось, что он есть, он жив и даже живёт в Москве.

– Как его зовут?

– Олег.

– А фамилия?

– Смирнов.

И она о нём говорила. Она о нём говорила!

Я спрашивала у мамы об отце и раньше, но дядя Боря хмурился, и она замолкала. Или переводила тему. Или отвечала что-то очень расплывчатое, например, что «он желает нам счастья, но жить с нами не может» – как это, я не очень понимала, а потом и перестала стараться понять.

Мама никогда мне не рассказывала о нём: высокий он или нет, толстый или худой, любит он суп или картошку, где он живёт, кем работает – ничего такого. Вот почему, наверное, я не думала о нём, как о живом человеке.

– Получается, я должна была бы быть Викторией Олеговной Смирновой?

– Получается, да.

Я села. Нет, моя фамилия мне нравилась больше. На миг я даже подумала: хорошо, что я не Смирнова. Но у меня, оказывается, могла бы быть другая фамилия. И могло бы быть отчество. Вот это да.