Eiscreme - Демон маленьких уступок

Он не знал, где он. Только чувствовал – уже после всего. После боли. После выбора. После себя.

А перед ним человек. Незнакомец – с пустым взглядом и лицом, слишком спокойным, как у того, кто давно всё понял. Позади – тишина. Не звуковая, а та, что бывает перед выстрелом. Короткое, живое “до”.

Пространства, казалось, не было вовсе. Только круг света, как будто кто-то выжег рамку – не для него, для всего вокруг. Он сидел в кресле. И просто смотрел. Не как собеседник – как уравнение, которое нужно решить. Даже если цифры в нём – из костей.

– Когда-то я был дураком и не ценил того, что имел, – тихо произнёс Серн, опуская голову. В голубых глазах плескалась усталость, почти равнодушие – будто мир давно перестал для него существовать как нечто живое.

– А теперь? – голос незнакомца разнёсся эхом, лёгким, но цепким. – После всей этой еды и вина, женщин, роскоши… силы, влияния… Ты всё ещё дурак?

Слова зависли в воздухе, будто часть этого места – пустого, как театральная сцена.

Он сидел напротив. Глаза – чёрные, глубокие, будто в них проваливалась сама реальность. Бледное лицо – безупречно неподвижное, но в нём жила едва уловимая насмешка. На нём был тёмный костюм, будто сотканный из вечерней тени, а в кармане пиджака алел платок, как след от губ виночерпающей богини.

Он скрестил ноги с ленивой уверенностью. В каждом его движении читалось: «Ты – в моём доме».

Серн не знал, где он. Жив? Мёртв? Между? Всё казалось настоящим, но как в сновидении, где каждое чувство гиперболизировано и странно тяжело.

Кресла с бархатной обивкой, три свечи с бледно-голубым пламенем – и тьма. Абсолютная, давящая. Воздух был холоден, и тишина, кажется, жила своей жизнью. Свечи не мерцали. Пламя стояло, как застывшее. И всё внутри шептало: ты не во времени. Ты в не где.

И всё же он не колебался.

– Да. Потому что теперь я готов сгореть в пламени. Отдать всё, что у меня есть. Только бы вернуть то, что потерял.

Голос его был глухим, с хриплой нотой, как у человека, которому приходилось кричать в темноте слишком часто. В этих словах – огонь, но не яркий, тлеющий под пеплом времени.

Незнакомец чуть отвернулся, будто на мгновение задумался.

– Хм… Выходит, почти как в сделке с дьяволом – только наоборот. Не ради силы, а ради утраченного. Когда душа становится ценной лишь тогда, когда теряешь всё – и её в том числе.

Его глаза сверкнули.

– Но ты умер достойно. Ничего не осталось незавершённым. Ты можешь уйти. Зачем возвращаться?

Серн сжал зубы. Внутри что-то сжалось – комом в груди, горячим и тяжёлым. Он не хотел говорить. Не хотел открываться. Всё в нём кричало: заткнись. Но в глубине – другой голос. Тихий, упрямый:Скажи. Только так ты исправишь.

– Ты правда хочешь это услышать? Что я потерял?! – рыкнул он сквозь зубы. Руки вжались в подлокотники.

– А почему бы и нет? – спокойно бросил незнакомец, чуть наклонившись вперёд. В его голосе – лёгкая насмешка, интерес, ожидание. – Начни с самого начала.

– Даже с прошлого?! – выкрикнул Серн, срываясь почти на хрип, словно надеясь, что это остановит собеседника.

– Ага, – кивнул тот, складывая пальцы в «башенку». – Всё, что сочтёшь нужным. Сейчас время больше ничего не значит.

Серн закрыл глаза, кулаки дрогнули и разжались. Он сделал вдох – неровный, будто заново учился дышать. И шагнул в воспоминания.

***

Мой город тогда дышал как живой. Сотни труб выпускали пар, висящий в воздухе, будто кто-то натянул на небо белую пелену. Звон колокольни на площади всегда опаздывал на секунду, и в этом было что-то человеческое – несовершенство, за которое можно прощать.

Торговцы выкрикивали цены, дети гонялись за механической крысой с бронзовыми лапками, которая сбежала из мастерской. А на углу, у лавки с ладаном и смолой, Яна спорила с продавцом о цене свечей, закатив глаза так, как умела только она – будто весь мир мог сгореть, но она всё равно получит своё.