Владимир Скребицкий - Цвет полевой

Личная жизнь у Николая Васильевича не сложилась. Карьера не сложилась тоже. По крайней мере, все так считали: в таком-то возрасте быть всего-навсего инженером по эксплуатации приборов. Стало быть, по существу говоря, обеспечивать работу научных сотрудников. Те проводили исследования, защищали диссертации, делали доклады, ездили за границу, а он обслуживал приборы. Потому что если их не обслуживать, то надо на помойку выкинуть. Многие и так надо выкинуть, на Западе давно уже на таких не работают. Ну, на Западе не работают, а у нас работают, мало ли что там на Западе. У нас свои заботы… И главное ведь способный человек. Один раз, можно сказать, походя, такое предложение сделал, в смысле усовершенствования кой-чего, что заведующий отделом аж ахнул. "Это так гениально просто! Надо обязательно развить, внедрить. Давай, Николай Васильевич, мы тебе поможем, включим в план. Из этого может выйти серьезная работа, изобретение, диссертация…" И Николай Васильевич загорелся. Две ночи плохо спал: пытался продумать – как развить, как внедрить. А придя на работу, почувствовал себя как бы руководителем нового направления. И научным сотрудникам, тем, кому раньше приборы чинил, стал давать указания: это надо подсчитать, то надо проверить. А они ему: нет уж, извини, ты изобрел – ты и развивай, ты предложил – ты и внедряй, а у нас свои дела. И Николай Васильевич скис. Понял, что ничего кроме мороки изобретение это ему не сулит, только переругаешься со всеми. Да и есть ли изобретение-то? Так – пустячок. Жили кое-как без него, глядишь, и еще проживем. А заведующий, хоть и ахнул, но тут же укатил в Голландию. На три месяца. А когда вернулся, то про изобретение не сразу и вспомнил. А когда вспомнил и узнал, что дело не продвинулось, не очень и переживал. "Ну, что же, если ему больше нравится провода паять, – дело хозяйское". А ему не так чтобы это уж очень нравилось, но и отвращения тоже не вызывало. Да и не в проводах дело. Просто все это получалось у него без особых усилий – руки заняты, тело в работе, а голова свободна. Свободна от чего? А черт ее знает от чего. Свободна – и все. Ну, хоть от мыслей о том, как развить, как внедрить и кому все это нужно. Голова свободна, душа спокойна, что еще нужно? Ну, раз так, тогда, действительно, – дело хозяйское. "Николай Васильевич, посмотри, пожалуйста, почему эта кнопка не работает. Вчера работала, а сегодня не работает. Я вроде к ней не прикасался". "Сейчас посмотрим". А душа, говорю, спокойна: не будет же она из-за кнопок переживать.

Кстати, о диссертации. Когда помоложе был, неоднократно о ней подумывал. Почему не защитится? Все кругом защищаются. Вот Рудольф Валентинович такой болван, а ничего – кандидат и уже за докторскую принялся. Что я – хуже? Ничуть. И за темой дело не станет. Оптимизация чего-нибудь там… Чем не тема? А эксплуатацию приборов – на второй план. Поэксплуатировал – и будет. Пусть молодые подключаются. А то они только с этажа на этаж бегают и на конференциях важничают, а как кнопка не работает, так сразу – пас. Все разумно. Все верно. И всякий это поймет и поддержит.

Было только одно «но» – кандидатские экзамены. На них-то, проклятых, и застопорилось. С английским Николай Васильевич всегда был не в ладах, не шло это у него. Руками, кажется, все мог сделать, а с языком – не шло, что тут поделаешь? Старался. Учебник достал, на курсы записался. Все без толку. Фильм пошел смотреть детективный, без перевода. Не понял: ни кто убил, ни кого убили. Хоть плачь. С философией и историей партии – не лучше. Что первичное, что вторичное, еще кое-как выучить можно. Но вот: на первом съезде, на втором, на двадцать втором… На апрельском тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года пленуме постановили… Что? Господи, да кто же это запомнит!

И мысли о диссертации постепенно растаяли. Об изобретении – тоже. А неработающих кнопок всегда хоть отбавляй. Вот Николай Васильевич и стал человеком, про которого говорили, что не сложилось у него ни то, ни другое. Могло бы, кажется, сложиться, а не сложилось.