Ольга Котик - Что важнее?

– Вот скажи мне, Деня, почему мы должны любить своих родителей только потому что они нас родили? Как та «училка» сегодня нам «втирала». Она сама «нифига» не знает, книжек начиталась и перед нами «выпендривается», – беседовал Макс с другом Деней, – Я отца своего точно не люблю, я его и не знаю. Был же кто-то, но я не в курсе. И за что, скажи мне, мать любить? За то, что отца я не знаю и ей не нужен? За то, что ей бутылка и очередной бой-френд дороже меня? Не-а, я уже понял, как пятнадцать стукнуло, точно не люблю я ее. Больше скажу, я ее ненавижу. Ну чего ты молчишь, День, «втыкнул», что ли? – спросил Макс своего дружка, слегка пихнув плечом.

– Та а че я? – отвечал Деня, – задумался просто. Наверное, ты прав. Я ведь своих «родоков» и не знал никогда. Меня ж в капусте нашли! – с полными глазами слез говорил Деня, прикуривая сигаретку, – Да пошли они все: и умники эти, и ты, Макс, со своими речами. Не об этом надо сейчас думать.

– Да… – протянул Макс, соглашаясь и туша об асфальт выкуренную сигарету.

Денис и Максим, а в жизни просто Деня и Макс, – друзья, что называется «не разлей вода». С первого класса вместе! Правда, с первого класса интерната, что больше сближало, но то, что всегда и везде вместе – это точно. Сидели за одной партой, спали на одной «спарке». Чтоб было понятно, – это кровати, которые стоят друг к другу впритык, и получается как-бы одна большая двуспальная кровать. Интернат находился на берегу Днепра, поэтому все свое свободное время, соответственно, проводилось на том таки берегу. Ловили рыбку, покуривали, за девчонками в раздевалке подсматривали. Жили обычной жизнью обычных «интернатовских» пацанов, в меру хулиганов, в меру воспитанных, если это нужно, в меру рослых и с умеренными умственными способностями. В школе в отношении их педагогами был поставлен «диагноз»: «особых способностей не выявлено». Просто их никто не выявлял.

Макс почти не помнил свой отчий дом. А то, что и помнил, то желал бы забыть. Дом, а вернее хата, полуразвалившийся сарай, постройки позапрошлого века, еще с соломенной провалившейся крышей, где-то в глубоком селе области, без каких-либо удобств, зато с клопами и мышами, с вечно пьяной и дерущейся мамашей. Еще он хорошо помнил свой вздутый от голода, грязный живот о который он вытирал руки, поскольку о полотенцах и не слышал, и боль, боль от побоев и последующую душевную боль от детской обиды. Старался быть хорошим, послушным, надеялся, его хоть за это полюбят, но его не замечали. Любви не было. Поскольку он ее не получал, то и не знал как отдавать. Не хотел. Все женщины в его голове были лохматыми и грязными, а еще плохо пахли. Первый раз он ощутил запах женского парфюма от женщины, которая забирала его в детский приют из «дома». Как все происходило, он не помнил, поскольку думал о новых запахах. Странно все и все пахло. Исчез из памяти со временем запах мочи, перегара и грязи, забылись обиды и эмоции, и вместо памяти о детстве перед глазами была «черная дыра». Это то, что было. А что будет? Наследство? Смешно. Максимум кусок непригодной, неприватизированной земли от матери. От государства – ноль. ПТУ, общага. Затем безработица и улица. Не хотелось. Не хотелось даже думать о ближайших «перспективах». Это страшно. Страшно выходить в мир взрослых людей без ничего: без жилья, без денег, без поддержки, без образования и так далее. Без ничего, как есть. Все сводилось к деньгам. С каждым днем понимание этого факта только укреплялось в сознании Макса. Иногда он разговаривал об этом с другом Деней, который был прекрасным слушателем, но не таким хорошим собеседником, поскольку был немногословен.

У Дени картина жизни была примерно та же. С той разницей, что «черная дыра» детства связана не с сельским притоном, а с домом малютки, детским домом. Его оставили еще в роддоме и на этом любая информация отсутствовала. Надежда на то, что как круглый сирота он получит жилье от государства, таяла как дым, выпущенный от затяжки сигаретной. Государству не до сирот, есть дела важнее. Самовыживание в этом жестоком мире тоже пугала Деню как и Макса.