Алексей Кабанов - Черный снег

В конце февраля снег становился черным. Он подтаивал, и сажа, накопившаяся за зиму, собиралась сверху.

Я стою на цыпочках и выглядываю в окно, зацепившись для устойчивости зубами за подоконник.

Маленький мальчик разглядывает черный снег. Он не знает, почему он появляется, он думает, что так и должно быть.

Дело в том, что топили в поселке углем, который привозили с местной ТЭЦ, вырабатывающей электроэнергию для машиностроительного завода и воинской части, точнее складов со снарядами, которые находились в пещерах бывшего Сазанского подземного монастыря.

Да, и многочисленные тепловозы, курсирующие по железной дороге, добавляли грязи.

Я болею, у меня чирий на ноге, мне нельзя на улицу. Поэтому стою на холодном полу и выглядываю из окна.

В доме печка, труб отопления нету. Когда ее топят – жарко, потом нормально, а к обеду холодно.

Февральское солнце отогревает промерзшие за зиму окна. Они тают, и сквозь них можно разглядывать грязную улицу, насыпь железной дороги и гуляющего Андрея. Он показывает мне язык и зазывающе машет рукой. Мне скучно, я разглядываю окно и вдруг вижу ее. Это Божья коровка, маленький красненький жучок с двумя черными точками на спине. Осенью он забился между рамами и спал долгим сном, а сейчас, отогретый солнцем, вылез в избу.

Потом нахожу ещё одного и ещё.

Я очень рад, я теперь не один, нас много.

Нахожу коробку, это их дом.

Но чем же их кормить?

Приношу кусочек сахара, мочу его слюной и сую им под нос.

Они начинают пить сладкий сироп.

Ура, мы спасены.

–Андрей, Андрей, – кричу я, – у меня Коровка.

Андрей смотрит с той стороны стекла, теперь уже он завидует мне. Божьи коровки появлялись каждый год в конце февраля, это было предвестником весны. Они жили до тепла, а потом я выпускал их на свободу.

Сажал на руку, выходил на улицу и пел:

–Божия коровка улети на небо, дам тебе конфетку.

Они поднимались на кончики пальцев и улетали.

Когда в поселке провели газ и в доме появились батареи отопления, которые прогрели окна, Божьи коровки пропали. Они больше не появлялись. Скорее всего, спрятавшись в щели, они в тепле пересыхали за зиму и умирали.

Зимой мама возила меня в садик на салазках. Закутывала как куклу. На ноги надевала колготки, сверху штаны с начесом, ноги просовывала в валенки с галошами. На груди у меня была майка, свитер и кофта. Сверху цигейковая шуба и шапка, с тщательно завязанными ушами. Ещё меня укутывали шалью и неся подмышкой ложили словно большую наряженную куклу на салазки с низкой алюминиевой спинкой. В темноте продираясь по бесконечным выбоинам, она меня часто теряла и ей приходилось возвращаться.

Позднее отец сзади приделал к санкам две металлические ручки. И теперь мама их вперед толкала, меня контролировала. Мне больше без ручек нравилось кататься, я тогда часто сам специально падал, чтобы она меня искала. Машин мало тогда было и они редко по дороге ездили, да и то только грузовые.

Лишь только сошел снег и все чуть подсохло, Андрею купили велосипед. У меня велосипед был с маленькими колесами, и на них спиц не было. Мне надо было его крутить педалями. А у Андрея была цепная передача.

Мой постоянно заваливался на бок, а у Андрея летал со свистом. А потом ему вообще раскрутили колеса и оставили два, как у большего.

Он сначала на нем катался, просто отталкивался ногами от земли и рычал, как машины ездят. А потом поехал, падал сначала. Я хотел, чтобы он сильно упал, разбил себе коленку.

Но он научился.

А вечером, придя с работы, мне папа принес такой же. И собрал с тремя колесами.

Я просил сразу двух, как у Андрея.

– На этом сначала научись, – сказал отец. Я плакал.

– Ладно, я завтра с работы приду, переделаю, – пообещал он.

Он устал, и ему не хотелось возиться. Он всегда с работы приходил, ел и ложился спать.

Потом кормил кроликов и с Борькой сидел в бане, похмелялся. – Я не буду на нем вообще кататься, – орал я, казалось, у меня есть велик, такая радость, но целый день кататься на трехколесном.