Анна Ивашкина - Человек All-inclusive

Свободен лишь тот, кто может позволить себе роскошь не лгать.

Альбер Камю

Предзакатный холодок цеплялся за каменные громады Стамбула, смешиваясь с соленым дыханием Мраморного моря. Над бухтой Золотой Рог висела дымка, окрашенная в нежные, почти прозрачные персиковые тона заходящим солнцем. Огоньки на минаретах Сулеймание, первые стражи ночи, медленно гасли, растворяясь в этой влажной пелене.

У перрона вокзала Сиркеджи, будто сошедший со страниц старого романа или пожелтевшей гравюры, замер легендарный «Восточный экспресс». Его вагоны, выкрашенные в глубокий, почти ночной синий цвет, отполированы до зеркального блеска, казалось, впитывали и хранили вековые тайны.

Пронзительный, тоскливый свисток паровоза разрезал сырой воздух, эхом отдаваясь под каменными сводами вокзала. Это был не просто сигнал отправления; это был зов в путешествие, пересекающее не только страны, но и границы человеческих представлений о свободе и ее иллюзиях, о роскоши и ее истинной, порой горькой, цене.

На перроне царила предотъездная суета. Носильщики в чуть потертых, но не потерявших своего изящества ливреях ловко управлялись с дорожными сундуками и саквояжами. Пассажиры – мужчины в дорогих пальто, женщины в мехах, в ногу с сезоном и модой, – торопливо прощались или нетерпеливо поглядывали на вагоны. Провожающие – их взгляды были сложной смесью зависти, облегчения и легкой грусти.

Здесь собрались те, кто мог позволить себе билет на поезд-легенду, в эту «золотую клетку» на колесах, где мир, казалось, был подан к их ногам с табличкой «все включено». Но если оторвать взгляд от блеска вагонов и сверкающих пуговиц ливрей, за оградой вокзала проступал иной мир: мир простых людей и офисов, смутные очертания ночлежек, ржавые скелеты заброшенных товарняков, силуэты людей, начинавших свой тяжелый день задолго до рассвета.

Два мира, разделенные лишь полосой асфальта и толщиной кошелька, смотрели друг на друга через призму мучительного парадокса: как роскошь, изобилие, гарантированный комфорт могут ощущаться тюрьмой? И как нужда, борьба за существование, могут нести в себе смутное, но упрямое подобие свободы? И есть ли чистая свобода, отделенная ото всего, что ее определяет или ограничивает в обыденном, простом мире людей и вещей?

С глухим стуком сцепились вагоны.

«Восточный экспресс» медленно, словно прогуливаясь по бульвару, тронулся с места.

В купе первого класса, затянутом в теплую полутьму предзакатного часа, Мэри, закрыв глаза, прислонилась лбом к прохладному стеклу.

Весь долгий путь из Петербурга ее не отпускала навязчивая мысль о странном, почти абсурдном противоречии современного бытия.

Мир предлагал невиданное, немыслимое ранее изобилие – больше, чем человеку объективно нужно для выживания, комфорта, даже для определенного уровня счастья. Но вместо ожидаемой легкости, радости, ощущения полета, люди все чаще чувствовали себя загнанными в угол, опутанными невидимыми, но прочными нитями обязательств, тревог, социальных ожиданий, страха потерять накопленное. Как те несчастные обитатели пятизвездочных отелей «все включено», которые могли лить слезы у открытого бара только потому, что виски оказался не того года выдержки, а омар на шведском столе – недостаточно крупным. Изобилие оборачивалось новой, изощренной формой рабства.

Бесшумно, словно тень, возник проводник. На серебряном подносе он нес всякие милые дополнения, что традиционно подаются к кофе в Турции и две крошечные фарфоровые чашечки с густым, черным турецким кофе, от которого тянулся ароматный пар. Проводник поставил чашечки с кофе, вазочки со сладостями и стаканы с чистой водой на стол и также бесшумно удалился.

Мэри открыла глаза. Она заметила, что у нее появилась попутчица. Это была молодая женщина, с лицом, отмеченным усталостью, но с живым, наблюдательным взглядом. Она, не дожидаясь помощи проводника, завершала укладывать в багажный отсек средний по объему кожаный чемодан со складной ручкой и маленькими колесиками, который был щедро, почти вызывающе, оклеен яркими наклейками: «Не тормози!», «Свобода внутри», «Дорогу осилит идущий». В ее точных, размеренных движениях чувствовалась привычная деловая собранность.