Елена Тимохина - Бегониевая лавка

В феврале 202… года я распрощался с психбольницей, скорректировав понимание жизни и своего назначения в ней. Не скажу, что за душой у меня не было ни гроша или что жить негде –проблема заключалась в другом. Я всегда один, и это не лечится. Я искал, лекарства нет. Так что менять это нет смысла. Мечтаю прожить остаток жизни на Солянке в старом доме с видом на кремлевские пейзажи. Меня называют глупцом. Нет, глупец – это безрассудный игрок. В бильярдной их встретишь множество, и на них смотришь, как в театре на актеров, исполняющих комедию.

Сегодня я стал зрителем одного такого спектакля. Вернувшись после завтрака в палату, я увидел в углу на своей кровати человеческую фигуру. Первым побуждением было сбросить его на пол. Господин выглядел каменным, но весила эта статуя не больше картонной коробки. Из всей одежды он мог похвастать черной жилеткой и галстуком-бабочкой (то и другое принадлежало мне). Манекен прикрывал собой зеленое байковое одеяло, поверх которого лежали шарики пинг-понга и древко швабры. Слеза скатилась с щеки и упала на зеленое сукно стола, на котором заботливая рука приготовила шары и кий. Если что-нибудь и держало меня в окружающем мире, это бильярд.

Завершающим штрихом композиции послужил красный цветок бегонии, сорванной с растения в кабинете врача. Я коснулся его рукой и погладил бархатистый лепесток.

Автором прощального подарка выступил Веселкин, бывший художник-иллюстратор, который поплатился за свои художества и угодил в изолятор. Полагаю, ему особенно влетело за цветок бегонии. Поэтому он не пришел меня проводить, когда я покидал больницу.

– Как самочувствие? – поинтересовалась лечащий врач.

Она опасалась воспаления аппендикса, такой диагноз был записан в моей медицинской карте за подписью хирурга. Не острая форма аппендицита, но возможно обострение. Я заверил, что пока все терпимо и пообещал в случае необходимости вызывать «скорую помощь».

Не думал, что обо мне кто-нибудь вспомнит, однако у больничного корпуса маячила фигура встречавшего. При виде меня он не сдвинулся с места. Возникло ощущение, что он откладывал нашу встречу, но подошел, потому что более откладывать невозможно. Я забыл, что накануне медсестра упоминала мужчину, который интересовался днем моей выписки.

Это оказался всего-навсего швейцар, а я-то боялся встретиться с кем-либо из друзей. Забыл, что друзей у меня нет.

Его появление меня смутило. Он тоже держался напряженно.

– Ты болен, Ваня? – в студенческие времена мы общались, поэтому наедине звали друг друга по имени.

– Да, Альберт Игоревич. – Выпалил сразу, потом подумал и поправился: – Нет.

С непривычки я ошибался.

Я никак не мог представить, что встречу швейцара из бильярдной «Витязь». Бережной был не тем человеком, которого хочешь увидеть. Я попытался от него избавиться, объяснил, что хочу, подышать воздухом, и Бережной предложил двинуть на ипподром, хотя я имел в виду ближайший парк. Для ипподрома я выглядел неподобающим образом: затрапезная одежда, да и душ принять не мешало. Он предложил заехать туда буквально на минуту, а потом пообещал отвезти меня в любое место. У него «порш», хозяйский. Мне неловко было садиться в дорогую машину. Когда начинаешь жить скромной жизнью, интересуют совсем другие вещи.

– Не против покататься? – спросил Альберт.

– Вообще-то меня ждут к обеду, – ответил я уклончиво.

– До обеда сто раз успеем, – заверил он.

Я хорошо знал тачку. За четыре месяца число вмятин увеличилось. Её владелец Савва любил ездить быстро.

– Как там в неволе? – поинтересовался Бережной.

Ему нравилось демонстрировать свое превосходство, пусть бы и на чужой машине.

– Везде жить можно, – я уклонился от ответа.

Не хотелось откровенничать, поэтому пришлось слушать Бережного. Он утверждал, что имеет повышенную чувствительность, является «экстрасенсом» и даже воспринимает сигналы, недоступные другим людям. Я спросил, хорошо ли он спит и как у него с аппетитом. Он плохо спал по ночам, но аппетита не терял.